— За тебя.
Наливаю себе стопку, чокаюсь с ней:
— За тебя.
Опрокидываю и даже не закусываю. Достаточно взгляда на ее ключицы.
Вечер продолжается, градус растет. И это я не про алкоголь. Пытаюсь не пялится, но глаза будто сами облизывают Лиду с головы до ног.
Браслет на запястье, тонкие пальцы, сжимающие ножку бокала. Бежевая бретелька лифчика чуть выглядывающая из-под платья. Ткань, мягко скользящая по соблазнительной груди. Розовое ушко, покрасневшее от вина. Светлая прядь, уходящая за него.
Пиздец, ты поплыл Яров. Соберись. Пришел понастольгировать. Закрыть гештальт
Да. Точно. Гештальт.
Подливаю ей вина. Себе обновляю стопку.
— Ну, может, расскажешь, — говорю не глядя. — Куда исчезла двадцать лет назад? Даже не попрощалась.
Сразу понимаю, что прозвучало вообще не так, как я хотел. Спалился сразу.
Она замирает, перестает смеяться. Изучаю ее искоса. Смотрит в бокал, кусает нижнюю губу:
— Знала, что рано или поздно спросишь… — говорит тихо. — Что ж. Наверное, я уже достаточно пьяная, чтобы признаться.
14. Глава 9
Виктор
Лида делает еще глоток вина, ставит бокал на стол. Пальцы чуть дрожат. Раскручивает его за ножку, нервно, неосознанно. Секунду молчит. Взгляд упирается в окно, будто выискивает нужные слова в глазницах окон домов.
Потом снова кусает нижнюю губу, резко поворачивается ко мне и выдыхает:
– Прости меня, Вить. Прости, что я так поступила.
На лице отчаяние. Настоящее. Глаза блестят. Кончик носа розовеет, как у ребенка, который долго терпел, но все-таки расплакался.
Ошарашенно выпрямляюсь, не ожидал.
– Да брось, Лид, – говорю. – Я не в обиде. Уже. Столько лет прошло. Просто узнать хотел – почему. Я так и не понял, что было не так.
Улыбка дрожит на ее губах, она вдруг берет мою руку. Обеими ладонями. Пальцы легкие и холодные, как ледышки. Сжимает, будто ищет опору.
– Да все было так, – говорит она тихо. – И я, клянусь, столько раз пожалела, что так поступила. Но тогда… я просто не могла иначе.
Крупная слеза вырывается из уголков ее глаз и скатывается по щеке. Она смотрит не отрываясь прямо в меня
– Незадолго до того, как я уехала, узнала… – она все-таки отводит взгляд, будто не выдерживая. – … узнала, что мама тяжело больна. Рак шейки матки. Нужны были срочно деньги на операцию и лечение. А у меня – даже на билет до Владика не было.
Лида дотягивается до салфетки, вытирает слезы, комкает ее в руке.
– Почему не сказала мне? – спрашиваю глухо.
– А что бы ты сделал? — поднимает мокрые от слез глаза. — У тебя же тогда ничего не было. Ни связей, ни денег. Я знала, ты бы рвался мне помочь, но не смог бы! А я не хотела, чтобы ты надрывался, долги собирал. Не хотела смотреть, как ты себя гробишь.
Бьет по самолюбию. Не верила в меня, получается? Настолько, что даже не сказала, что у нее горе?
Снова отводит глаза. Я тоже отворачиваюсь. Тошно.
– В то же время за мной начал ухаживать один человек, — продолжает она. — Мужчина. Гораздо старше. Я работала в ресторане официанткой, подменяла подружку. Он меня там и увидел. Потом сам нашел. Влюбился, как мальчишка. У него были деньги. Предложил помочь, и я…
Лида не продолжает. И не надо. Я все понял.
В груди сжимается, будто раскаленными обручами перетянуло. Стискиваю челюсти так, что скрипят зубы.
Я столько лет искал причины, думал, обида, предательство, пофигизм. А дело было тупо… в бабках?
Смотрю на нее и не знаю, что сказать. Злость и жалость переплавились в ядреную смесь. Во рту горечь.
Наливаю еще водки. Опрокидываю одним махом.
– Мне не хватило духу сказать тебе это в лицо. Я знала – ты будешь во мне разочарован. Я сама была в себе разочарована! Хотела остаться для тебя ТОЙ. Светлой. Не жалкой. Не той, что меняет любовь на деньги!