Роман изучил рисунок с той же внимательностью, с которой обычно читал деловые отчеты.

– Почему дом такой маленький? – спросил он, и у меня внутри всё сжалось. – У нас большой, красивый дом. Ты должен гордиться им, а не фантазировать о какой-то лачуге.

– Я просто… – начал Илья, но Роман перебил его.

– И почему меня нет на рисунке? Где папа?

Илья побледнел, опустил глаза:

– Я… я забыл. Прости, папа.

– Забыл? – Роман поджал губы. – Своего отца забыл нарисовать?

– Он просто не закончил, – быстро вмешалась я. – Правда, милый? Ты ведь собирался дорисовать папу?

Илья благодарно взглянул на меня и кивнул:

– Да, конечно. Я сейчас же добавлю.

Роман смягчился, потрепал сына по волосам:

– Вот и хорошо. Семья должна быть вместе. Всегда.

Когда он вышел, Илья схватил карандаш и торопливо начал рисовать еще одну фигуру – повыше, в костюме.

– Мам, – прошептал он, не поднимая глаз от рисунка. – А почему ты всегда соглашаешься с папой?

Вопрос ударил меня под дых своей внезапной честностью. Я не знала, что ответить. Не могла сказать правду, что боюсь, что сломлена, что давно перестала быть собой.

– Потому что мы с папой стараемся быть единой командой, – наконец выдавила я.

Илья поднял на меня глаза – темные, как у Романа, но с совсем другим выражением. В них была тревога. Понимание, слишком глубокое для шестилетнего ребенка.

– А если папа ошибается? – спросил он тихо.

– Папа редко ошибается, – автоматически ответила я, оглядываясь на дверь. – Впрочем, многие люди ошибаются. Даже взрослые.

Илья задумчиво наклонил голову, продолжая рисовать:

– Максим в садике сказал, что его папу забрали в полицию. Потому что он бил маму.

Моё сердце остановилось на мгновение. А потом забилось так быстро и громко, что казалось, Илья должен слышать этот стук.

– Это… очень грустно, – осторожно сказала я, пытаясь сохранять спокойствие.

– А наш папа может? – Илья поднял глаза, и в них было что-то такое пронзительное, что я почувствовала, как внутри всё сжимается. – Тебя ударить?

Я не знала, что ответить. Ложь застряла в горле, правда была слишком страшной. Оглядевшись еще раз, присела рядом с сыном и взяла его ладошки в свои.

– Папа очень любит нас, – мягко сказала я. – Он просто бывает… строгим. Но всё, что он делает, он делает для нашей семьи.

Илья смотрел на меня так, будто пытался найти в моих словах что-то большее, какую-то скрытую правду, которую я не решалась произнести.

– Я знаю, – наконец сказал он и внезапно обнял меня крепко-крепко. – Я люблю тебя, мама. Очень-очень.

– Я тоже люблю тебя, малыш, – прошептала я, прижимая его к себе и чувствуя, как к глазам подступают слезы. – Больше всего на свете.

В тот вечер, укладывая Илью спать, я долго сидела у его кровати. Когда он уже засыпал, я услышала его сонный голос:

– Мама, если папа будет на тебя злиться, я тебя защищу.

Я закусила губу, чтобы не расплакаться. Мой маленький рыцарь. Которому не должно быть дела до таких вещей. Который должен быть защищен сам, а не пытаться защищать меня.

– Спи, родной, – прошептала я, целуя его в лоб. – Всё будет хорошо.

Той ночью мне приснился сон. В нем я бежала по темному лесу, крепко держа Илью за руку. Мы искали выход, какую-то невидимую тропинку к свету. И где-то вдалеке был дом – маленький, но тёплый. Такой, как на рисунке сына.

Я проснулась с бешено колотящимся сердцем. Рядом спал Роман, его рука привычно лежала поперек моей груди – не объятие, а удержание. Я осторожно отодвинулась и тихо пошла в ванную.

Глядя на своё отражение в зеркале, вдруг поняла, что не узнаю женщину, смотрящую на меня оттуда. Бледная, с потухшими глазами и напряженным, постоянно настороженным выражением лица. Где та юная, полная мечтаний и энергии Лея, которая когда-то спорила о современном искусстве и планировала выставки?