Его лицо на мгновение застыло:

– Будет мальчик.

И он оказался прав. Врач на УЗИ подтвердил: мы ожидаем сына.

Беременность была непростой. Я плохо переносила первый триместр, а потом начались проблемы с давлением. Врачи советовали постельный режим.

Роман нанял мне целый штат: личный доктор, медсестра, диетолог, массажист. В нашем новом доме я чувствовала себя как в золотой клетке – всё для меня, но без меня самой. Я почти не выходила на улицу, мало с кем общалась.

– Тебе нужен покой, – настаивал Роман. – Думай о ребенке.

И я подчинялась. Ради малыша, который толкался внутри меня. Ради своего будущего сына.

Когда Илья наконец появился на свет – здоровый, крепкий мальчик с тёмными глазами как у отца – я испытала ни с чем не сравнимое счастье. В первые дни после родов я словно парила над землей, купаясь в любви к маленькому существу, так безоговорочно доверившемуся мне.

Роман был рядом. Гордый, растроганный, внимательный. Он осыпал меня подарками, не отходил от нас с сыном ни на шаг.

– Ты сделала меня самым счастливым человеком на земле, – шептал он, наблюдая, как я кормлю Илью. – Теперь у меня есть всё. Моя семья. Мой наследник.

И в этом «мой» было что-то, от чего я вздрогнула. Но тут же отогнала тревогу. Конечно, Илья – наш сын. Общий. Любимый.

Однако в первый же вечер дома Роман произнёс фразу, которая потом не раз будет звучать в моих кошмарах:

– Запомни, Лея. Он мой наследник. Мое будущее. Я никогда, слышишь, никогда не позволю забрать его у меня. Даже тебе.

Я замерла, не понимая, о чем он говорит:

– Зачем мне забирать у тебя сына?

Роман улыбнулся, погладил меня по голове, как ребёнка:

– Ни за чем. Потому что ты умная женщина. И знаешь, что без меня вы никто.

***

Визит матери должен был стать праздником. С рождения Ильи прошло три месяца, и Валентина Сергеевна наконец приехала погостить из родного города.

– Боже, какой он красивый! – восхищалась она, держа внука на руках. – Настоящий Виноградов!

Роман благосклонно кивал, явно довольный таким признанием.

Первые два дня всё шло хорошо. Мать помогала с ребёнком, готовила обеды, которые я так любила в детстве, расспрашивала о новой жизни.

А на третий день заметила синяк на моем запястье.

– Что это? – тихо спросила она, когда мы остались одни на кухне.

Я быстро одёрнула рукав:

– Ничего. Случайно ударилась о дверь.

– О дверь, – мама смотрела на меня долгим, пронзительным взглядом. – Конечно.

Повисла тишина. Я вдруг поняла, что она всё понимает. Видит сквозь мою ложь и притворство.

– Мама, всё хорошо, – я попыталась улыбнуться. – Правда. Роман… он немного вспыльчивый. Но он любит нас.

– Немного вспыльчивый, – эхом отозвалась она.

И вдруг обняла меня так крепко, что я едва не расплакалась.

– Мужчины бывают разными, – тихо произнесла Валентина Сергеевна. – Держись ради ребёнка. Всё должно быть ради него.

И я поняла: мать не скажет мне уходить. Не посоветует сопротивляться. Потому что в её мире, в мире женщин её поколения, это было нормально: терпеть ради детей.

– Конечно, мама, – прошептала я. – Ради Ильи. Всё ради него.

И в этот момент мне показалось, что выхода нет и не будет никогда. Что я обречена жить в этой красивой тюрьме до конца своих дней.

Ради сына. Ради благополучия. Ради сохранения лица. Ради всего, кроме себя самой.

– Роман Викторович, можно вас на минутку? – голос Анны Павловны, классной руководительницы Ильи, звучал восторженно. – Я хотела лично поблагодарить вас за вклад в нашу школьную библиотеку! Это просто невероятная щедрость.

Я стояла чуть в стороне, наблюдая, как Роман включает свою публичную улыбку ту, что никогда не достигает глаз, но выглядит безупречно на фотографиях.