Ритуальный зал

Библиотека

Третья дверь

Одна из темниц

И напоследок наш таинственный ворон

37. Глава 8

Зима пришла в конце ноября.

Сначала тихо, серебристым инеем на траве и стекле, потом — настоящей стеной снега и стужи, которая окутала Лаэнтор, словно вековое заклятие. День за днём сугробы росли, треск морозов становился всё резче, а дыхание превращалось в белый пар. Старый замок скрипел под натиском зимы, вздыхал ветром в щелях, постанывал ставнями, но всё выдерживал — крепкий, суровый, будто знавший, что должен справиться и в этот раз.

Я стояла у окна и смотрела на двор, укутанный в снег практически по колено. Дым лениво поднимался из трубы кухни, растекаясь в голубоватом небе. По свежему насту вели цепочки следов — от хлева к складу, от флигеля к главному входу — крошечные следы птиц, крупные лапы собак и чёткие, размеренные шаги людей. Всё было в движении. Даже в эту стужу.

Я думала, что зима станет временем покоя. Но ошиблась.

Не было ни дня, когда я могла просто сесть и дышать свободно. Мысли, заботы, списки, отвары, тревоги, усталость, чужая боль — всё смешалось в тугую, натянутую верёвку, на которой я теперь балансировала. Но, несмотря на всё это, в сердце иногда поднималось странное, тёплое чувство. Почти нежность. К замку, к людям. К этим тяжёлым стенам, что больше не были мёртвыми.

С тех пор как виверны напали, в Лаэнтор пришли двадцать три человека. Семеро из них — дети. Кто-то добрался в одиночку, кто-то — целыми семьями, кто-то почти на последнем издыхании. У кого-то за спиной сгорели дома, у кого-то — близкие. У всех был страх в глазах.

Я видела в них себя. Маленькую, растерянную, потерянную Элиру — ту, что осталась совсем одна в семь лет.

Мы поселили их в свободных комнатах замка.

В начале — всех в южный флигель. Спали на матрасах, укрывались тем, что было. Потом, когда стало ясно, что это надолго, часть переселили в центральный корпус. Флигель переделали под лазарет — просторные комнаты, печи, всё близко. Там было удобно ухаживать за больными, если понадобится. Я не знала, сколько ещё человек придёт. Но хотела, чтобы хоть те, кто уже здесь, чувствовали себя в безопасности.

Каждое утро я просыпалась раньше остальных — до звона посуды, до детских голосов, до блеяния коз. Смотрела в окно, проверяла, не занесло ли проход к складу, и какое небо над замком. Какое бы оно ни было — ясное, снежное, серое или с просветами — я знала: день будет трудным.

Но он будет моим настоящим.

Дни шли за днями, сплетаясь в общий узор, и в какой-то момент я полностью утонула в них. Выныривала лишь ненадолго, случайно замечая что-то особенное, что затрагивало сердце и грело душу.

Например, как-то раз торопилась в подземелья, но остановилась у арочного проёма одной из гостевых комнат на первом этаже.

Там, где раньше стояли сломанные стеллажи и сырость въедалась в стены, теперь горел камин. Кто-то подкинул туда свежие дрова, и пламя отбрасывало мягкие отблески на каменные плиты пола и лица людей.

Дети сидели на полу, возясь с соломой. Один мальчишка терпеливо плёл косичку, а девочка — совсем кроха, с пухлыми щёчками — тыкала пальцем в глаза кукле, которую соорудила для нее сестра.

Кто-то пел. Негромко, нараспев. Голос молодой женщины, скорее всего матери этих ребят, колебался в воздухе, будто пламя догорающей свечи.

— У неё косы, как у тебя, — сказала малышка, демонстрируя куклу сестре.

Та рассмеялась и забрала поделку, чтобы украсить соломенную прическу нарядными лентами.

Я улыбнулась и отошла, не вмешиваясь.

Такие мгновения были редкими. И, может быть, оттого — бесценными.