Я поднимаюсь. Оставляю салфетку на столе.

Она вскакивает.

— Вить, подожди… это не повод всё разрушать! Я соврала, да. Но я люблю тебя!

Фаина

— Мам, ты вообще в своём уме?! — голос Алисы звенит по телефону, как у злой кошки. — Беременная?! В твоём возрасте?! Ты хоть понимаешь, что ты творишь?!

Я сижу в палате у окна. А за ним — солнце, но оно кажется бумажным. Как в детском театре.

— Алиса, пожалуйста, потише.

— Я не кричу, — огрызается она, и я слышу, как она ходит по комнате туда-сюда. — Мне двадцать с хвостом, мам. Я взрослая. И да, я в шоке. Как ты могла?!

Я прижимаю телефон к уху и закрываю глаза.

— Я не планировала, Лис. Но… узнала. И — решила сохранить.

— Господи, чем вы родители, вообще думали?! Ладно, у папы пистолет торчит, а ты то куда? Зачем тебе сейчас это? Ребёнок?! Памперсы, недосыпы, школы, врач… тебе же не восемнадцать!

— Знаю, — тихо говорю я. — Я правда всё понимаю.

— Нет, мам, ты не понимаешь! Ты вообще представляешь, каково это — сказать друзьям: «Да, моя мама снова родит»?! Я уже взрослая, мне скоро диплом защищать, а ты тут в роддом ложишься! Нет, я понимаю, что люди такие вещи ради хайпа делают!

— Алиса, ты… — я прикусываю губу. — Язык свой прикуси.

На том конце — молчание.

— Нет, — признаётся она, уже тише. — Я просто в шоке. Это правда. Я не понимаю. Зачем тебе это нужно?

— Потому что это мой выбор. Потому что я чувствую, что несмотря ни на что — хочу этого ребенка. И потому что, как бы глупо это ни звучало, этот малыш мне как вторая попытка на счастье. Или хотя бы на веру в него.

Она молчит. Я слышу только её дыхание.

— Я не прошу тебя радоваться, — продолжаю я. — Но хотя бы не озвучивай мне свое недовольство. Тем более, что ребенок ещё даже не родился. Я и так одна. Мне не нужен твой восторг. Мне достаточно, если ты просто… помолчишь.

— Ты мне рот закрываешь? — переспрашивает она, и в голосе снова вспыхивает обида.

— Закрываю, Алиса, — говорю я устало. — И если тебе больше нечего мне сказать, то будь здорова!

Она молчит, но теперь уже по-другому.

— А если с тобой что-то случится? — вдруг шепчет она. — Ты думала об этом?

— Конечно, думала. Я не безумная. Но я не собираюсь умирать. Я собираюсь жить. Для себя. Для вас обеих. Или… обоих. Пока не знаю, кто там у меня в животе. Но он уже часть меня. И тебе придётся это принять.

— Мам… — голос у неё уже почти детский. — А если ребеночек больным родится? С возрастом риски очень высокие.

— Так. Всё. Давай, Феликсу привет, — резко обрываю я.

Потому что, если продолжу — сорвусь. Потому что сердце и так бьётся с перебоями, как старая стиральная машина, а внутри всё леденеет. Потому что я слышала это уже. От врача. От интернета. От собственного страха — в три часа ночи, когда тишина в палате глушит даже мысли.

На том конце — пауза. Долгая. Я даже слышу, как она шмыгает носом.

— Мам, я не хотела так грубо… — пробует она, но уже слишком поздно.

— Хотела. Ты взрослая. Ты знала, что говоришь, — я делаю вдох, такой долгий, будто тяну воздух с дна колодца.

Она снова молчит.

— Привет — я Феликсу передам, — тихо говорит она.

— Отлично! А теперь, я устала от тебя и от этого разговора, — отключаю звонок и глажу рукой живот, такой ещё крошечный, как будто прошу у него прощения. За то, что не смогла сразу защитить. За то, что даже от собственной дочери.

Снаружи всё тот же бумажный свет. И всё то же ощущение — будто ты плывёшь по жизни не на лодке, а на дощечке. И волны вокруг — не вода, а люди. Их слова. Их страхи. Их мнения.

Плакать хочется.

Я кладу телефон на прикроватную тумбочку. Снова откидываюсь на подушки. Над головой — белый потолок с трещинкой в углу. Трещинка похожа на стрелу. Или, может быть, на тонкий, едва заметный след от молнии.