- Какой акт? – выдыхаю я.

- Акт об изъятии ребенка. Удержание группой лиц с неустановленными родственными связями. Давайте паспорт и поскорее, мне нужно будет прокурора уведомить...

- Погодите, - как можно спокойнее стараюсь говорить я. – Ангелина Григорьевна, согласитесь, что ребёнку с родной бабушкой и тёткой ничего не угрожает. И здесь ему будет лучше, чем в детском доме. Мы готовы оплатить штраф за беспокойство и ложный вызов или как это там у вас называется, - щёлкаю пальцами, пытаясь подобрать слова.

- Вы в своём уме? – Лупит глаза женщина, - обращение официально зарегистрировано.

- Очень большой штраф, - проникновенно смотрю на неё. – А ещё добровольное пожертвование. И давайте забудем о том, что здесь происходило.

- Пожертвование? – Ангелина Григорьевна щурит один глаз.

- Такое большое, что вы сможете обеспечить нескольких детей из неблагополучных семей теплой одеждой и хорошими ботинками.

- Вы даже не представляете, как много у нас подопечных, - жалостливо вздыхает Ангелина Григорьевна.

- У вас такое большое сердце, - рискую похлопать её по плечу, - но, думаю, что десять детей будут вам очень признательны.

- О, как жаль, что нельзя помочь всем...

- Да, к сожалению, - тоже вздыхаю я. - Всем помочь нельзя. Зато парочке самых талантливых ребят можно будет оплатить год обучения в неплохом колледже. Или курсы робототехники для группы мальчишек? Может быть кройки и шитья для девочек? Как вы на это смотрите?

Пальцем показываю вниз и открываю сумочку, с которой так и хожу. Там лежат снятые наличные деньги, которые я собиралась утром, перед новой работой, завести Илье Сергеевичу.

Деньги, предназначенные для лечения Глеба.

Свекровь, недоумевая, смотрит на меня во все глаза. Она не в курсе содержимого моей сумочки.

Ангелина Григорьевна смотрит вниз и расцветает в улыбке.

- Я сразу поняла, что у вас хорошая, крепкая, обеспеченная семья. Я думаю, что смогу оказать содействие в восстановлении документов, поторопим кого надо. В садик мальчик ходит?

- Э... Нет.

- Значит, устроим. Хорошим людям надо помогать, правда? – широко улыбаясь, она перехватывает мою сумочку и снимает с моей шеи ремешок.

Я тяну руку, надеясь схватить хотя бы немного наличных, но под жгучим взглядом Ангелины Григорьевны отдергиваю ладошку.

- Благодарю за помощь детям, - перекинув ремень через плечо, она встаёт со стула. Протокол оставляю, там есть мои контакты. Если что, звоните.

Напевая, она идёт обратно по коридору. Я слышу, как хлопает дверь.

Нина плюхается рядом, поднимает глаза к потолку. Свернув губы трубочкой громко выдыхает.

- Ты мне должна! Еле отмазались... Это была Шанель?

- Что? – Я сижу на краешке стула, чувствую себя опустошенной, будто из меня бойкая Ангелина Григорьевна вытащила все потроха. Еще не осознаю масштаб содеянного.

- Сумочка от Шанель?

- Нет! Какая разница? – в ужасе закрываю лицо руками. - Нина Михайловна, вы даже не представляете, во сколько нам вылился этот ваш звонок!

- Что случилось? Не переживай ты так, новую сумочку купишь. Или там что-то важное было?

Слова Нины припечатывают меня к месту. Сижу оглушенная, смотрю на свекровь, открыв рот. Молнией мелькает мысль, что кроме денег в сумке было моё УЗИ. Первая фотосессия моей дочки. Листочек с заключением, который поддерживал меня все эти дни.

Ангелина Григорьевна унесла мою главную ценность. Пусть это не страшно, все можно восстановить, но я воспринимаю это, как знак свыше.

Мне уже все равно, что будет. Мной овладевает какая-то гусарская удаль и желание пустить все на волю случая.