− Поняла.

− Опишешь ей всё в подробностях! Как мне было плохо, как меня тошнило, шла кровь. Чем мне хуже, тем она быстрее тебе поверит, уяснила?

− Да… - Мычит неуверенно.

Смотрит на меня с подозрением. Дышит рвано.

А потом беглый взгляд на часы кидает. Закусывает губу.

− Только она утром собиралась приехать. К восьми. Чтобы лично всё увидеть. Проконтролировать.

− Насладиться. – Припечатываю.

Понимаю, что для моей свекрови нет ничего святого. Она задумала всё, чтобы окончательно меня уничтожить.

Только вот собственными руками не смогла. Побрезговала.

Решила прибегнуть к услугам Ирочки. Которая, на проверку, оказалась очень слабой.

А если бы я не проснулась? Она бы смогла?

Сделала бы этот ужасный поступок, который обелил бы её в глазах свекрови? И смогла бы после этого жить спокойно?

Не мучаясь совестью?

Внутри снова растёт сгусток гнева. Опаляет внутренности. Печёт.

И я изо всех сил сжимаю пальцы в кулаки. Оставляю на мягкой коже ладошек отметины.

Закрываю глаза. Пытаюсь досчитать до десяти, чтобы не взорваться.

Понимаю, что сейчас не место и не время для разборок.

Нужно спасаться. Бежать.

Справиться с Дарьей Константиновной я не смогу. По крайней мере, сейчас.

Мне нужно заботиться о своём малыше. О том, чтобы не волноваться. Не нервничать.

А потому, сейчас самое мудрое будет – просто исчезнуть. На время.

Пусть думает, что победила. Пребывает в полной уверенности, что ребёнка нет.

Но я это так не оставлю. Все получат по заслугам…

− Значит, помоги мне выбраться из больницы незамеченной. Сейчас. – Делаю шаг к кровати, начиная вытаскивать всё из тумбочки.

Запихиваю всё в сумку. Понимаю, что времени на то, чтобы складывать аккуратно, нет.

− Скажешь, что из-за обильной кровопотери меня перевели в реанимацию, она поверит. Подговори там кого-нибудь на посту, чтобы отвечали, что я пока без сознания. Мне нужно дня три, чтобы спрятаться. Затеряться.

− Но… Она ведь сможет позвонить Ефиму Илларионовичу… - Брови Иры смыкаются на переносице.

− За это не волнуйся. – Ледяным взглядом прохожусь по её испуганному лицу.

Стираю краски.

− Ефима Илларионовича я беру на себя.

− Божечки, но это же всё – так страшно…

− А травить меня было не страшно?

Луплю ладонью по тумбочке так, что чай, стоящий в пластиковом стаканчике, опрокидывается. Начинает стекать на пол.

Образует грязную лужу.

− Пытаться убить нерождённого ребёнка – нормально?

Захлёбываюсь от негодования. Давлюсь от нехватки воздуха.

И хочется закричать. Надавать этой клуше по щекам.

− Это – в твоих же интересах. – останавливаю указательный палец на бледной физиономии медсестры. – Если Хмельницкая поверит в гибель плода, ты больше ничего ей не должна.

− Вы… меня простите?

− Бог простит.

Выглядываю из палаты, оглядывая пустой коридор. Выкатываю следом чемодан.

Ступаю мягко.

− Лифт ночью отключён, я проведу вас через другой ход. И выход там есть запасной, с торца. – Ира, наконец-то, берёт себя в руки.

Следит за моими действиями настороженно. Указывает, куда идти.

И мрачный коридор освещает блеском от фонарика.

− Где вторая постовая медсестра? – Шепчу.

Не хочу быть поймана с поличным. А ещё за угол осторожно заворачиваю.

Тяжело дышу от быстрой ходьбы. Прижимаю кулак к груди, чтобы замедлить частый стук сердца.

− Спит. – Ира проворачивает ключ в замке. Выводит меня из отделения, начиная спускаться в подвал.

Перехватывает на ступеньках чемодан. Значит, и правда помочь хочет.

− Почему? – Мои брови взлетают вверх. Начинают таранить потолок.

Я и не знала, что в подвале этой клинике сделан подземный проход. На случай непредвиденных ситуаций, наверное.