− Твоя подруга права, - густой баритон раздаётся от входной двери.

Оборачиваюсь. Смотрю на Артёма.

И сердце заходится от паники.

Как долго он тут стоит? И что слышал?

− Привет, Ева. – Супруг проходит в палату уверенной походкой. – Спасибо за участие.

Останавливается посередине. Смотрит на нас выжидательно.

Оценивающим взглядом проходится по стопке вещей, которые привезла подруга. А я прячу блистер с таблетками под одеяло.

Боюсь, что он догадается. Поймёт.

− Не за что. – Ева жмёт плечиком. – Не для тебя старалась, Хмельницкий. За подругу переживаю.

− Не сомневаюсь. – Цедит.

Складывает губы в подобии ухмылки. Но я-то вижу, что он с трудом сдерживает злость.

Воздух в палате накаляется. Становится таким вязким, что его можно разрезать ножом.

И Ева первая понимает, что не нужно обострять ситуацию.

− Ну, ладно, мне пора. – Поднимается со стула, поддерживая руками внушительный животик.

Ласково треплет меня по щеке. Выдыхает шёпотом.

– Держись.

А я смотрю на неё с подозрением. Вдруг, она заодно с Артёмом? И именно он подговорил её о прощении?

Меня раздирают противоречия. Но озвучить не решаюсь. Во рту пересохло.

Но они исчезают сразу, когда Ева проходит мимо моего бывшего.

Выдыхает с остервенением.

− Ну ты и козёл...

Расправляет плечи. Гордо идёт к выходу, даже не останавливаясь.

− Знаю… - Летит вслед.

Блондинка оборачивается. Замирает.

Хочет добавить какую-нибудь колкость, но вовремя сдерживается. Решает, что уже хватит.

Пробегает ноготками по створке двери.

Одаривает меня успокаивающей улыбкой.

− Машунь, я заеду завтра, и всё обсудим. Не переживай.

Оставляет меня в одной палате с Хмельницким.

Наедине.

Глаза в глаза.

− Мышонок, как ты? – В его голосе неприкрытая боль.

На лице – двухдневная щетина, глаза опухли. Так, как будто он не спал уже несколько ночей.

Мучился муками совести.

Но ведь это не про Хмельницкого. У него такого быть не может.

Он же уверен в себе. Непробиваем.

Сомневаться и переживать – не в его стиле.

− Было нормально… До твоего прихода. – Решаю не юлить.

Внутренне выпускаю колючки. Отращиваю броню.

Чтобы он больше никогда не смог меня ранить…

Артём делает шаг ближе. Хочет прикоснуться.

Но я предупреждающе выставляю руку. Мотаю головой. Злюсь, что не могу запретить ему приходить.

− Ты не понимаешь, что мне лучше без тебя, Артём? – С трудом сдерживая слёзы, хриплю. – Какого чёрта ты ходишь?

− Потому что я… люблю тебя… - Эта простая фраза выбивает воздух из лёгких.

Закашливаюсь. Слёзы дерут горло.

А ещё мне так противно, что меня вот-вот стошнит.

На него. На идеально выглаженную рубашку, которую ещё совсем недавно я собственноручно кидала в стиральную машину.

А она… Значит, постирала и погладила?

− Убирайся! – Кричу, размазывая по лицу злые слёзы. – Катись к той, кто гладит твои рубашки, Артём! Неужели ты думаешь, что я такая дура?

− Мышонок, - он начинает.

Захлопывает рот, так и не успев продолжить.

Когда моя пятерня с выставленными острыми коготками проносится возле его лица. Заставляет воздух завибрировать.

− Я…тебе… не мышонок! – Зло усмехаюсь. – Я давно уже доросла до тигрицы, только ты этого не заметил, Хмельницкий!

− Маш, ну давай поговорим… Дай я объясню…

− Объяснишь? Что ты мне объяснишь, Артём? – В моём голосе тонна льда. – Что пока я готовила для тебя обеды и ужины, ты кувыркался со своей помощницей?

Отодвигаю от себя стойку с капельницей. Опускаю ноги на пол.

И пульс взрывается набатом в висках. Лупит по разуму.

Глаза застилает злой туман. Перед лицом – разноцветные мушки.

И кажется, я готова разорвать сейчас мужа за то, что он посмел снова явиться сюда.