Сказанное все еще отдается эхом в моей голове, но я не рискну повернуться и взглянуть в его глаза. Когда-то видеть в них нежность и заботу, игру? Улыбку? Но не насмешку и желание побольнее ударить. Сейчас в них осталось только это и ненависть. Одно другое дополняет, превращая взгляд когда-то любимых глаз в орудие массового поражения.

Это сложно.

Да, я все прекрасно понимаю и знаю, что сама кузнец своего «счастья», но мне ведь никто не может приказать не чувствовать? Да и попытались бы, не смогли. Больно видеть, как он изменился и, наверно, еще больнее понимать, что это действительно моя вина.

Прости меня, пожалуйста. Я тебя умоляю — прости…

Наверно, поэтому я не могу злиться на него, да? И за слова жестокие, и за поступки, да даже если он сейчас приставит мне к голове пистолет или снова ударит…Я так перед ним виновата, что все стерплю.

Я это знаю.

Нет, не мученица, поверьте. Я боюсь боли физической также сильно, как боюсь боли моральной. У меня не отключились инстинкты самосохранения. Я не сошла с ума. Мне не хочется умирать — в сухом остатке я очень этого боюсь, но…Вина так сильно давит, что не посмею попросить и милости.

Я не посмею.

Потому что искренне верю, что все это заслужила.

С моих губ не срывается и писка, когда его пальцы сильнее вонзаются в мою кожу. Все, что я себе позволяю — это проронить тихие, безмолвные слезы, а потом поплотнее прикусываю язык, когда Ваня хватает меня за волосы.

Сердце подпрыгивает. Он тянет меня быстро, ему плевать, что приходится бежать следом, плевать, когда я падаю. У меня все внутри холодеет, потому что, кажется, его перекрыло окончательно.

Маска и все его хладнокровие растворилось в ночи вместе с огнями родительской машины.

Господи…он меня убьет…После того, что сказал отец? Он точно меня убьет. М-да-а-а…он мою участь облегчать не собирался явно, а Ваня этого не понимает. Или не хочет понять — хотя это уже и неважно, если честно.

Я раню коленки о грубый асфальт вместе со вспотевшими ладошками, но меня рывком ставят на ноги и тянут дальше.

Быстрее.

По ступенькам наверх. Унизительно, за волосы, наверно бесчеловечно? Черт, пожалуйста…пожалуйста…Я хочу увидеть Миру хотя бы одним глазком.

Умоляю. Не убивай меня…

Но я молчу.

Единственный звук — это грохот от моего падения, когда он буквально зашвыривает меня в комнату как ненужную вещь. Другого слова и не подобрать, как и другого сравнения. Я позволяю себе малодушно вскрикнуть, но тут же снова попадаю в его руки.

Ваня хватает меня за шкирку, как котенка, и рычит:

- Поднимайся, твою мать!

И снова толкает меня, но уже на кровать животом вниз. Юбка позорно задирается, а высокий хвост снова тянет меня назад. Не он, конечно, а Ваня, когда наматывает волосы себе на кулак. Приходится выгнуться в спине и привстать.

Я дышу тяжело, испуганно хватаюсь за мягкий плед и снова вздрагиваю, когда слышу его глухой шепот.

- Хорошо, что я бухой, потому что притронуться к тебе по трезвому? Да скорее воткну себе вилку в глаз! А меня же за это посадили, а? Также было?!

Слышу, как звенит пряжка на его ремне, и сердце стынет. В этот момент мне очень хочется начать его умолять. Правда. Всхлипы, слова — все это зреет на губах, как какой-то комок нервных, бредовых оправдание, только не срывается ни звука.

Нет, я себе этого позволить не могу, поэтому вытерплю. Я смогу. Я должна. Да и разве у меня есть хоть какой-то шанс на спасение? Был, но уехал, прежде обозначив всю свою прозрачность — у меня нет защиты, нет надежды, нет ничего, чем можно было крыть, даже права на все вышеперечисленное.