— Доброй ночи, Гердарика, — вместо ответа проговорил Эсмонд, отпустил меня и аккуратно дотронулся губами до моего лба. — Натри руку той мазью, которую я тебе дал. Положи повязку на ночь. Утром я пришлю тебе ещё.

— И ты вот так уйдёшь?! — спросила я со слезами на глазах.

Он отстранялся. Ещё был со мной телом и душой, но впервые за все годы между нами пробежала тень. Я не хотела расставаться вот так, без надежды на новый солнечный день, на его тёплую улыбку и страсть, светлой искрой вспыхивающую время от времени в  глубине его зрачков.

— Может, ты никогда и не любил меня? — поджав губы, спросила я, глядя на него. — Это я навязывалась со своей любовью, а ты по доброте душевной ответил на неё? Скажи мне сейчас! Это правда? Ты всегда любил свою жену и теперь страдаешь, что она родила от другого? И что больше не уважает ни тебя, ни твой род?

Я говорила всё бездумно. Слова лились грязным потоком, и я находила в них злорадную отдушину при мысли, что делаю ему больно. Он не должен меня предавать! Не должен!

А если решился, то я отвечу тем же!

Перед глазами была тёмная пелена, даже боль от раненой ладони отступила перед страхом оказаться одной. По-настоящему одной.

— Иногда я думаю, что мне прощу убить тебя, Гердарика, — Эсмонд схватил меня за шею и хорошенько встряхнул. — И моё наваждение пройдёт, горная ведьма. Пусть даже я сам не смогу без него жить, но умру как мужчина, а не как твоя марионетка! Доброй ночи, миледи!

И он покинул меня. Ушёл мягко, я даже не слышала, как затихли его шаги. Пелена перед глазами рассеялась, и я кое-как добралась до спальни.

***

— Миледи, ваша рана выглядит лучше с каждым днём, — Одилия была кроткой, и это означало, что она тоже втайне радуется моим несчастьям.

Я могла бы отстранить её от двора, но на её место придёт другая. И ту, другую, я уже не смогу контролировать так легко, как соотечественницу.

А ещё она выступала для меня живым свидетельством похоти Эсмонда, чтобы я никогда не забывала, что вначале он лишил девственности её. И заставил за мной шпионить.

— Ты хотела бы выйти замуж?

Я спрашивала об этом служанку раз в год, и она всё время отвечала согласием. Тогда я принималась подыскивать ей пару, чтобы в последний момент всё отменить, мотивируя выбор претендента недостойным.

Так я наказывала её снова и снова. За то, что когда-то она предала меня несмотря на опеку и помощь моей матери, которой была обязана всем, и за то, что украла у меня первую ночь с Эсмондом, которую я желала провести в пышной постели постоялого двора, а не в грязной пещере, застигнутая грозой и его яростью.

— Нет, миледи. Я хочу лишь служить вам, — кротко ответила она, безмерно удивив меня.

— И ты не хочешь родить детей?

— Нет, ваше величество. Они тоже станут пешками в чужих руках.

Одилия вскинула на меня всё ещё прекрасные чёрные глаза и посмотрела кротко, как овечка на волчицу. Я заправила смоляную прядь ей за ухо и с улыбкой спросила:

— Ты имеешь в виду меня, верно? Не бойся, скажи правду, я уже сегодня неспособна осерчать.

— Нет, ваше величество. Вы такая же жертва сильных мира сего, как и я. Все мы жертвы. Сначала силён один, за ним приходит другой, считающий, что покорил Небо. И карает слуг прежнего господина. Я буду верна вам, потому что устала. Хочу просто жить, как живётся.

Она продолжала смотреть на меня без мольбы и без упрёка, который, безусловно, я заслужила. У меня мелькнула мысль одарить Одилию драгоценностью, как приданным, но я решила сначала подыскать ей достойного и знатного мужа.

Возможно, Эсмонд прав, и я забылась в гордыне и тщеславии.