Я пришел к храму рано поутру, но тут уже томилось около сотни мужчин и женщин. В измятой одежде, с опухшими, гноящимися глазами, паломники ночевали на голой земле, лишь бы попасть к прорицательнице. Они в лихорадочном возбуждении сворачивали свои попоны, укладывали пожитки в котомку и болтали о чем попало – главным образом о пустяках, чтобы за непроницаемой стеной утаить от попутчиков свои секреты и доверить их лишь оракулу. Меня они встретили с недоверием, как чужака и самозванца, ведь я с ними не ночевал, а заявился бодрячком. Я остановился возле надписей, высеченных на камнях. Первая из тех, что я прочел, «Познай себя», увещевала очертить свои пределы. Вторая, «Воздержись от излишеств», взывала к умеренности. А смысла третьей я не понял, настолько она была двусмысленна: «Если вступишь вглубь, жди беды».

Ремесленник осторожно распаковывал тонко расписанную керамическую вазу, музыкант размахивал золоченой лирой. Каждый нес подарок, желая подчеркнуть свою набожность, заранее выказать признательность. Дары говорили не только о благородстве и набожности, но и о социальном уровне посетителя: многие приносили монеты; бедняки несли хлеб, пироги, орехи, а богачи – украшения, драгоценные камни, золотые диадемы.

Начались испытания. На входе в храм коренастый жрец с пятью помощниками приглашал каждого просителя брызнуть холодной водой на козочку: если та вздрагивала, это означало, что Аполлон одобряет его доступ в святая святых. Но когда пришлец из Фракии не добился козьего отклика, разразился скандал. Желая повторить испытание, фракиец натолкнулся на отказ жреца, стал настаивать, повысил голос, взревел, в склоку ввязались другие соискатели, и фракиец был изгнан. Когда пришла моя очередь, я испугался. Но, мне на счастье, козье руно затрепетало! К ногам служителя, облеченного обязанностью принимать дары, я выложил изукрашенный кинжал и проник внутрь святилища.

Я спустился по ступеням в подземную залу. После многих часов ожидания меня освежил прохладный воздух с примесью необычных испарений. Я сразу заметил двоих жрецов, склоненных в темном углу над письменными принадлежностями, но пифии не увидел. Я знал, что она восседает ниже, на треножнике, лицом к бездне, откуда исходил пар, курилось дыхание земли; присутствие пифии я обнаружил лишь по голосу.

Жрецы обратились ко мне:

– Задай свой вопрос Аполлону.

Я прочистил горло.

– Следует ли мне отправиться в Афины или остаться здесь?

Жрецы повернулись к яме и повторили:

– Должен ли он отправиться в Афины или остаться здесь?

Повисла зловещая тишина. Не иначе, мой вопрос возносится к Аполлону, а это дело небыстрое. Бог изучит его и заглянет в будущее. Шутка ли! И потом ответ свалится вниз? В гуще тьмы слышалась дрожь, чавканье, глотанье, наконец раздался слабый прерывистый голос:

– Афины… умрет… часть… ты.

Случилось то, чего я боялся: я ничего не понял.

Задачей жрецов было превратить отрывочные возгласы пифии в связный ответ. Они посовещались, пришли к согласию и повернулись ко мне. Без тени сомнения они хором огласили вердикт оракула:

– Бог сказал: «В Афинах умрет часть тебя».

Один из них нацарапал приговор на восковой табличке и протянул ее мне; другой указал мне на выход.

Я вышел наружу, под палящее солнце, тотчас оглох от стрекота цикад и задумался о пророчестве: «В Афинах умрет часть тебя».

Как его расшифровать? Устами пифии Аполлон ввел в свое предвестие нечто важное, сообщив, что часть меня, только часть, умрет в Афинах. Но какая? Рука или нога? Тело? Дух? Воспоминания? Желания? От множества возможных ответов у меня голова шла кругом. Что меня там ждет? Счастливое событие или несчастье?