– Долго ещё стоять будешь? – дверь открылась, и из темноты показались зелёные глаза Лины.

– Давай сначала? Я – Танечка Синичкина, меня часто мучают кошмары, душат панические атаки, а когда они приходят внезапно, то я падаю в обморок. У меня нет подруг, есть только собака, любящая семья и работа. Я не уверена, что способна на дружбу во второй раз. Знаю, что ты до чертиков испугалась, понимаю, что дерьма в твоей жизни и так предостаточно, чтобы вляпываться в моё. Я просто хочу, чтобы ты не думала, что я шизофреничка. Это не так. У меня есть справка, только она дома осталась, – сказала и выдохнула. Мне стало спокойно, я даже закрыла глаза, приготовившими к хлопку двери перед моим носом.

– Я – Ангелина Продун, – после минутной паузы внезапно заговорила Лина. – У меня тоже нет подруг, правда, нет и любящей семьи. Меня бросил жених за месяц до росписи в загсе, куда мы тайком подали заявление. А еще мне было очень страшно наблюдать за тем, как ты закатываешь глаза, поэтому всё же потом принеси ту самую справку.

– Я никогда этого не видела, – улыбнулась я, успокоившись, что Лина хотя бы со мной разговаривает.

– Тогда я покажу, – Лина вдруг затряслась, как эпилептичка, подняла руки, как зомби из фантастических фильмов, закатила глаза и стала оседать на пол. Я так растерялась, что даже не успела подхватить её. – Черт, как больно! Могла бы хоть попытаться поймать!

Она, конечно, была права, но я настолько растерялась, увидев демонстрацию Лины, что оторопела. Молча наблюдала, как та, кряхтя и потирая пятую точку, поднимается с пола, не в силах произнести ни слова.

– Ты всегда смеёшься, – Лина была растеряна не меньше меня.

– Боюсь, что больше я не смогу смеяться, – какая-то щенячья жалость затопила мое сердце, лишив остатков радости. Я вдруг осознала слёзы мамы, излишнюю эмоциональность отца, озабоченность брата. Если они видели все это воочию, то странно, что они вообще позволили мне выпорхнуть из своего гнезда.

– Знаешь, у всего есть срок, – Лина схватила меня за руку, втащила в дом и стала раздевать, как маленького ребёнка. – У горя, потери, болезни, у всего. Вот только у радости и счастья этого срока нет.

– Как это? – я вышагнула из папиных ботинок, которые в спешке надела. – Вчера я радовалась новому заказу, но ведь теперь я этому не радуюсь!

– Нет, но ты помнишь то состояние. Это состояние останется таким. Вспомни первого клиента?

– Ой, – отмахнулась я и пошла за Линой вглубь дома, который, кстати, был зеркальным отражением моего. – Они ещё не были клиентами, просто однокурсники. Марина Власова и Петя Блинов, они просто созданы друг для друга, и никто этого вокруг не замечал. Мы два дня гуляли на их свадьбе! Петька сыпал шутками, а Марина пела романсы под луной. А если уж совсем далеко, то еще в школе…

– Ты улыбаешься, а это то, о чем я говорю. А теперь расскажи свой последний разговор с подругой? – Лина села за стол, поставив передо мной чашку и стеклянный чайник с запотевшей крышкой.

– Она пришла ко мне…

– Нет, дословно.

– Я не помню…

– А какой романс спела Марина последним?

– Не уходи, – довольно быстро ответила я, сама опешив от столь быстрого ответа. Я помнила все, от ясной Луны, до погоды в ту ночь. А слова Люси я не помню, собственно, как и её лицо. Она стала пятном, как от дешевого твёрдого ластика.

– А в чем была подруга?

– В платье… Хотя какое платье, если был январь?

– Точно январь?

– Или декабрь ещё…

– Это вытеснение, именно так работает мозг.

– Я за три года терапии выучила эти термины, – мне почему-то было всегда стыдно признаваться в том, что тридцать восемь месяцев подряд я почти каждый свой день начинала с сеанса психотерапии.