А всем и не нужно… Ну а, на ещё одну невольницу деньги найти можно.

– Нет, она не добралась до Анкачи, – покачала головой Алия, так и не поднимая глаз, голос её зазвучал глуше. – Моя сестра… невинной не была. Её мужа убили степняки, когда налетели на наше поселение. И сына тоже убили. А сестра… Один из них каждую ночь забирал её в свой шатёр. Однажды он сделал большую промашку, – злая ухмылка исказила красивые губы веллы, – оставил на виду свой кинжал. Моя сестра вспорола насильнику брюхо, когда он уснул. За это её… – Алия протяжно всхлипнула, но продолжала говорить и говорить, отрешённо, холодно, и слова её сыпались, как тяжёлые мёртвые камни. – Они вытащили её из шатра за волосы и долго били. А нас всех согнали туда, чтобы смотрели, чтобы знали, что ждёт любую непокорную девку. А потом… они… они отрубили ей голову. И бросили там… Даже… проститься… не дали…

Тихий голос Алии превратился в отчаянный вой. Слёзы хлынули рекой. Она стенала, вцепившись руками в тёмные локоны, рыдала, дрожала всем телом.

И Шункар, бывалый воин, переживший не одну бойню, когда от крови становилась алой степь, с ужасом смотрел на неё и понимал, что в жизни не видел ничего более жуткого, чем эта девочка, с разорванной в клочья душой.

От пронзительного горького плача в груди всё сжималось – не вздохнуть. Её бы утешить, что-то доброе сказать, но Шункар не мог подобрать таких слов, чтобы облегчить её безбрежное, как степь, горе.

Алию, видно, ноги держали с трудом.

Заметив, как она пошатнулась, Шункар шагнул ближе и молча привлёк её к себе. Старался держать осторожно, помня о рубцах от плети на её спине. Но Алия всё равно дёрнулась, отстраняясь. И виной тому были, конечно, не шрамы.

Но на это Шункар лишь ещё крепче прижал её к груди, не давая упасть или вырваться.

– Пусти! – чуть слышно пискнула она сквозь всхлипы и рыдания. – Пусти!

Даже кулачком ударила. Но слёзы выпили из неё все силы, удар получился слабым, а потом руки и вовсе безвольно повисли.

Она сдалась, перестала рваться из его медвежьих объятий, уткнулась лицом, как кутёнок, продолжая плакать безутешно и горько. И уже не шипела, когда он осторожно поглаживал её по шёлковым косам. А потом даже сама цеплялась тонкими пальцами за его рубаху, прижимаясь мокрой щекой там, где гулко билось сердце Сокола.

***

Он не знал, сколько они стояли так, сколько слёз она пролила. Казалось, целая жизнь пролетела…

По крайней мере, что-то успело измениться, что-то успело измениться в его судьбе, прямо здесь и сейчас. Шункар почувствовал, он был в этом уверен.

Всхлипы и стенания становились всё тише, но он не спешил разжать объятия. Да и она всё ещё плакала, пусть уже и не так горько и страшно.

И Шункар твердил себе, что просто ждёт, пока она успокоится. И дело вовсе не в том, что ему до безумия нравилось чувствовать её близость.

Не время сейчас для этого. Ей просто нужно немного тепла. Пусть даже от врага, от ханского пса, купившего её за серебро степняков.

Но как можно не замечать эту красоту? И как можно не замечать собственных чувств, тех странных, пугающих чувств, которые она пробуждала?

Ей нужно было немного человеческого тепла.

А вот от неё самой веяло зноем: летним солнцем, раскалённой степью, обжигающим ветром, жаром костра и жгучим перцем.

Разве так бывает? Прежде Шункар не встречался с таким.

Но её аромат выжигал разум и всякое здравомыслие, от него закипала кровь, сбивалось дыхание и пересыхало во рту.

Пора было разрывать эти мучительно-сладкие объятия, иначе он рискует напугать девчонку и добавить ей новых слёз. А её нужно было успокоить, уверить в том, что всё худшее позади. Да и себе вернуть немного благоразумия.