Он не сказал ни да ни нет, лишь непроизвольно вскинул подбородок и хмыкнул.
Среди всех этих бурлящих штормов и потоков единственной точкой опоры, путеводной звездой для него оставалась Венеция и перспектива увидеться с ней в субботу. Он выскочил в центральный зал и отправил ей телеграмму:
ПОЛОЖЕНИЕ СЛОЖНОЕ, НО Я ВСЕ ЕЩЕ НАДЕЮСЬ ПРИЕХАТЬ В КОНЦЕ НЕДЕЛИ В ПЕНРОС.
А когда вернулся, написал ей второе письмо, рассказав о событиях второй половины дня, включая и визит лорда Ротшильда, закончив как раз к шести часам.
На этом я должен остановиться, сообщив тебе более чем достаточно для прочтения за один раз. Благослови тебя Бог, родная и любимая.
Отослав письмо, он вышел через ворота Святого Стефана и прогулялся в одиночестве ранним летним вечером вокруг Парламентской площади до Даунинг-стрит. Он поручил дочери Вайолет собрать кого-нибудь из его старых друзей для обеда и бриджа, чтобы отвлечься от мыслей о Сербии и Ирландии. Но когда он поднялся в гостиную, Вайолет сказала ему, что Марго взяла подготовку на себя и пригласила – это ж надо было догадаться! – Уинстона и русского посла графа Бенкендорфа с супругой.
– О господи! – простонал он.
– Прости, папа. Я говорила, что тебе, наверное, и так хватило политики для одного дня. Но ты же знаешь, как она любит находиться в гуще событий.
– Да уж, знаю.
В первые дни его премьерства Марго завела моду называть себя «премьер-министершей». Пришлось предостеречь ее, что это не лучшая идея и коллеги, того и гляди, начнут ему завидовать. «Я очень ценю твои советы, дорогая, но лучше высказывать их мне наедине. Люди не одобрят правительство в юбках». Она отказалась от этого титула, но продолжала за его спиной переписываться с министрами и даже время от времени приглашала их на частные встречи. Ее суждения частенько оказывались практичными, но консервативными по природе, и она особенно недолюбливала радикалов, таких как Ллойд Джордж. Иногда ему казалось, что он живет с чрезвычайно разговорчивым ведущим автором «Морнинг пост». И все же, переодеваясь к обеду, он решил, что сможет, по крайней мере, посидеть тихо, наедине с собственными мыслями, предоставив ей право вести беседу.
За столом сидели восемь человек. Слева от него – Вайолет, справа – Софья Бенкендорф, мать героя ночного происшествия на пароходе, все еще красивая в свои пятьдесят с небольшим. Марго расположилась на другом конце стола между Уинстоном и графом Бенкендорфом, носившим монокль. Премьер-министр наблюдал, как она поворачивается то к одному, то к другому, больше говоря сама, чем слушая собеседников, – большое достижение, когда в комнате находится Уинстон. Два стула по центру, один напротив другого, занимали элегантные, несколько изнеженные холостяки: Эдди Марш, личный секретарь Уинстона, и Гарольд Бейкер, или Блуи, один из младших министров.
Графиня беседовала с Эдди, Вайолет все внимание уделила Блуи, и несколько бесценных минут премьер-министра никто не беспокоил. Он все еще ощущал смутную тревогу из-за утреннего сна. Видение засело у него в голове, словно легкое покалывание после укуса крапивы или удара током. Он пригубил шампанского и окинул взглядом обшитую деревянными панелями столовую со слабо мерцающими в отблесках свечей портретами предков на стенах. Интересно, как бы восприняли эту сцену его родители? Вероятно, без особого восторга, при их суровом северном нраве, не терпящем компромиссов. Но они, несомненно, гордились бы сыном. А впрочем, возможно, и нет. Они могли бы решить, что он «слегка зазнался». Иногда он и сам не мог в это поверить. Говорят, однажды король назвал его «не джентльменом». Он наклонил бокал к свету свечи и полюбовался вереницей золотистых пузырьков. Не секрет, что тори, наряду с другими прозвищами, называли его «Перье Жуэ»