Премьер-министр допил шампанское, и слуга снова наполнил бокал.
После обеда женщины удалились, а Бенкендорф ненадолго отошел позвонить в русское посольство и узнать, нет ли новостей. Вернувшись, он сообщил, «строго конфиденциально», что на южный фронт мобилизована тридцать одна дивизия.
– Осталась только одна возможность предотвратить войну, премьер-министр. Если британское правительство без промедления объявит, что поддержит нас и Францию, тогда, я уверен, немцы и австрийцы еще могут испугаться и отступить от края пропасти.
– В самом деле? Немцы, разумеется, говорят совершенно обратное: если мы сохраним нейтралитет, вы и Франция не осмелитесь воевать без нашей поддержки. Пойдемте играть в карты, – затушив сигару, предложил он.
В гостиной стояли два карточных стола. Он играл в паре с Софьей Бенкендорф против Уинстона и Вайолет. Марго и посол – против Эдди и Блуи. Слуга принес портвейн и бренди. В обычном состоянии премьер-министр мог полностью увлечься хитросплетениями игры за изумрудно-зеленым столом, балансом между удачей и точным расчетом, легким флиртом с партнершей и азартом – на пару часов целый мир благословенно сжался бы до одного квадратного ярда сукна. Но в этот вечер он не мог до конца отдаться игре и почувствовал облегчение, когда в одиннадцать часов Уинстон, игравший в обычной своей безумной манере, объявил, что должен вернуться в Адмиралтейство, а вслед за ним и Бенкендорф сказал, что им с супругой тоже пора откланяться.
Премьер-министр проводил гостей до машины. Посол сжал его ладонь обеими руками и с глубоким волнением сказал:
– Завтра все может решиться. Пожалуйста, обдумайте мои слова.
Помахав им на прощание, премьер-министр смотрел, как «роллс-ройс» поворачивает на Уайтхолл. Вечер выдался звездным, тихим и теплым, почти вровень с температурой тела, так что казалось, будто бы воздух не соприкасается с кожей. Он стоял на крыльце, попыхивая сигарой. На другой стороне Даунинг-стрит в окнах Министерства иностранных дел горел свет. Премьер-министр пересек дорогу, вошел в сад через большие чугунные ворота и повернул направо к каменной лестнице. Кивнул ночному портье и направился прямо в кабинет министра.
Грей развалился на коричневом кожаном диване, положив ноги на низкий столик; рядом в кресле сидел Холдейн, лорд-канцлер. Густое облако табачного дыма повисло над огромным кабинетом. На столике возле ног Грея стоял полупустой графин с бренди.
– Ага, так и думал, что найду вас здесь, – сказал премьер-министр. – Не возражаете, если я составлю вам компанию?
Грей похлопал по дивану рядом с собой и потянулся к графину.
Его старейшие друзья в мире политики сохраняли хорошие отношения уже тридцать лет, с тех самых пор, когда в середине 1880-х годов были всего лишь троицей молодых амбициозных парламентариев-либералов со схожими умеренными взглядами. С интеллектуалом Холдейном он сблизился больше, чем с аристократом Греем, любившим рыбную ловлю и наблюдение за птицами. Когда Реймонд и Беб были еще детьми, Холдейн часто приезжал в Хэмпстед и играл с ними в крикет.
Вот только настоящей дружбы в политике не бывает. Если ты премьер-министр, никому нельзя полностью доверять. Даже сейчас, уже за полночь, пытаясь вместе с ними найти выход из этой трясины, он тщательно следил за тем, чтобы не выдать все свои мысли. Только перед Венецией он отбрасывал защиту. Холдейн знал о Германии больше любого человека в правительстве. В молодости он жил там, изучал германскую философию, прекрасно говорил по-немецки и старался на прежнем посту военного министра наладить более тесные контакты с Берлином – он даже прилюдно называл Гёттингенский университет своей духовной родиной. И все напрасно. Теперь в нем жило ожесточение отвергнутого любовника. Он считал, что нет никаких шансов сохранить мир.