Париж Оноре отнюдь не походил на Париж его родителей, с которым он сталкивался в юности. Долгое время Бальзаку был знаком только узкий мирок столицы: его собственная семья, буржуа из квартала Марэ, судейские, нуждающиеся журналисты, дисконтеры и ростовщики. Дружба с Латушем, успех, который имел «Шуан» у знатоков, открыли перед ним двери нескольких известных домов. Каждую среду, по вечерам, у художника Франсуа Жерара, в такой же мере светского человека, как и артиста, не только обольстительного, но и обольстителя, Бальзак встречал людей из парижской элиты: Эжена Делакруа[86], Давида д’Анже, Ари Шефера, доктора Корева. Он описал беседу, происходившую между одиннадцатью вечера и полуночью в этом салоне, где собирались поэты, ученые, государственные деятели, денди и прелестные женщины. При свете ламп несколько живописцев работали, прислушиваясь к разговорам. Перед глазами у них всегда была готовая картина, а Бальзак, наслаждаясь минутами, «когда искрометная, полная противоречий беседа уступала место рассказам», запечатлевал в своей памяти интересные истории.

Новеллы, романы сами собой зарождались в его мозгу. «Художник… не посвящен в загадку своего мышления… Он не принадлежит себе. Он – игрушка в высшей степени своевольной силы… Однажды… он… не напишет ни строчки; а если и попробует, то не он будет держать… перо, а другой – его двойник, его созий[87], тот, кто ездит верхом, сочиняет каламбуры… у кого ума хватает лишь на сумасбродные выходки… Но вот вечером, посреди улицы, утром, в час пробуждения… пылающий уголь коснется его мозга, его рук, его языка… Приходит труд и разжигает огонь в горне… Экстаз творчества заглушает жестокие муки рождения»[88]. Случается, что в одном человеке как бы живут двое – шутник и поэт. Бальзак отлично сознавал эту двойственность.

Он не принадлежал к новому в то время движению – романтизму, но близко соприкасался с ним. 10 июля 1829 года он был приглашен на чтение драмы «Марион Делорм». Ее автору Виктору Гюго исполнилось всего двадцать семь лет, у него была очаровательная жена и трое детей; своим молодым собратьям он уже казался учителем. На чтении пьесы присутствовал Альфред де Виньи: к тому времени он написал «Элоа», «Сен-Mapа» и сделал вольный перевод «Отелло». Гюго окружали его более молодые, но уже известные коллеги – Мериме, Сент-Бёв, Мюссе. Прославленный Александр Дюма, автор пьесы «Генрих III и его двор», в возбуждении размахивал большущими руками. И среди них он, «бедный Бальзак», который только-только успел похоронить Ораса де Сент-Обена. Никакая школа его не поддерживала. Низкорослый Сент-Бёв, лукавый критик, вертевшийся около великого Гюго, игнорировал автора «Шуана». Бальзак поспешил посмеяться над этими «Сценами литературной жизни», словно боялся, что они вызовут у него желание расплакаться.

«Жалкий слушатель, впервые допущенный к этой социальной мистерии, как будете вести себя вы? Рукоплескать? Кричать „браво“? Дерзкий критик! Вы пропали, если нанесете такое оскорбление. У вас есть только один способ выразить свою хвалу: изобразить то задыхающееся молчание, когда останавливаются слова в горле, ибо хочется сказать слишком много; если же вы представлены завсегдатаем салона, у вас есть еще одна возможность – подойти к нему со слезами признательности на глазах и, горячо пожав ему руку, проговорить:

– Спасибо, друг мой, спасибо!..

Это тонко, это заметно и не лишено изящества…

Чтение продолжается…

– О! Здесь нечто мавританское! – говорит тот.

– О! Это Африка! – восклицает этот.