— Что же вы, моя госпожа, остановились? — с лёгкой укоризной «поёт» Гарда. — Нам нужно идти. Как только сядем, можем вообще не встать. Поднимайтесь, идём.

Но я не могу. Да, у меня всегда была пятёрка по физкультуре. И в колледже — тоже. Перед работой я уделяла по часу занятиям йогой, но бесконечные винтовые лестницы всё же серьёзное испытание для городской жительницы.

А если убрать меня и мои навыки, Гарда торопит девушку, всю жизнь просидевшую на цепи в башне. Как бы спускалась таИлона?

— Сейчас, — заверю я, — только переведу дух. И ещё, — киваю на чашу, — неудобно тащить.

Гарда ставит корзину, роется в ней, достаёт большое полотенце.

— Почему же вы давно не сказали, — ласково пеняет она, — уже бы давно облегчили вам ношу.

И довольно ловко сооружает из полотенца что-то типа примитивного слинга. Туда мы, как малыша, укладываем тэнг-драм, я перебрасываю переноску через плечо, поднимаюсь по стене и сообщаю проводнице, что готова к дальнейшему пути.

Она молча кивает и идёт вперед, заливая лестницу красным маревом.

Ступени, ступени, ступени…

Как наказание.

Как отчаяние.

Как невозможность.

Захочешь, не убежишь. Растеряешь весь энтузиазм на четырёхсотой. А на тысячной — почувствуешь себя дуррой и поймёшь, что сидеть в башне было лучше.

Бесконечная лестница — надёжнее любой охраны. От витков кружится голова.

Я останавливаюсь на отдых ещё несколько раз.

И вот, наконец, последняя ступенька, а за ней — площадка, небольшой холл и дверь.

Шаг через порог, и мы на воле.

Звуки леса оглушают меня, солнце слепит. Но я счастлива, я так невероятно счастлива, будто сорвала джек-пот, выиграла гран-при престижного конкурса… Подставляю лицо под душ солнечных лучей, позволяю ветру путаться в волосах, пью воздух…

А потом — смеюсь, смеюсь, смеюсь. И кружусь, раскинув руки.

После кроваво-красного мрака дневной свет — нестерпимо ярок.

Тэнг-драм вторит мне из слинга нежным звоном.

Некоторое время Гарда не трогает меня, позволяя насладиться свободой — долгожданной, выстраданной, наконец обретённой. Но через несколько минут трогает за плечо и говорит:

— Пора ехать, моя госпожа.

Киваю и оглядываюсь: охота рассмотреть место моего затворничества. Моя тюрьма, теперь уже бывшая, похожа на маяк. Длинный, метров двадцать конусообразный «ствол», а наверху — круглая башенка. Как палец каменного великана торчит посреди леса. Шпиль-коготь скребёт ярко-голубое небо или грозит ему. Невесёлое зрелище.

Подхватываю край юбки (всё-таки ходить в таком одеянии не очень удобно), и устремляюсь следом за Гардой. Мы спускаемся с пригорка к дороге, и я цепенею. Потому что зрелище, открывшееся взгляду, невероятно: в возок, похожий на почтовую коробку с окошками, запряжена пара громадных голенастых… кур!

Их гребни, серёжки и лапы — коралловые, тело же покрыто не перьями, а пушистой белой шерстью. И, вроде бы птички горды своей работой, они, несмотря на упряжь, задирают головы, тихо квохчут, будто переговариваются, переминаются с ноги на ногу. Сбруя поблёскивает позолотой и драгоценными камнями.

Смотрю на них, как заворожённая.

— Королевские упряжные броллы, — комментирует Гарда. — Гордость правителей Атомики. Ещё ваш прапрадед первых приручил и запрягать их начал. Теперь весь дворец увлёкся птицеводством.

Очень похоже. Папа тоже всю жизнь мечтал о птичнике. Смотрел в интернете всевозможные интересные породы домашних птиц. И нас заразил. Мы со Стасом страстно хотели белых павлинов. Чуть не купили птенцов.

— А это безопасно? Ну, ездить на них?

Кучер, сидящий на облучке — важный, в красной ливреи — лишь хмыкает, услышав мои слова.