— Здорово, — говорю я. Зубы цокают, потому что как только тёплая вода не касается тела, чувствую, как холодно в башне. — А почему эти штуки, ну, дьявольские головешки, не прожгли корзину?

Гарда снова грустно улыбается.

— Вы и впрямь всё забыли.

Да уж. Когда не знал да забыл — трудно вспомнить, любит говорить папа. Как долго мне ещё удастся играть «забывоху»? Даже думать не хочу, что будет, если откроется правда.

Поэтому согласно киваю, подтверждая предположение Гарды.

— Нужно сказать волшебные слова: «Гори» или «Не гори», тогда они греют или гаснут. Вот так это работает.

Отлично, учтём.

Гарда умащивает мне голову приятно пахнущим маслом, расчёсывает, подрезает и заплетает волосы, украшает их заколками и помогает надеть скромное серое платье с буфами на плечах, узкими рукавами и красивой шнуровкой впереди.

Мои подруги-реконструкторши такому обзавидовались бы. Как и чулкам из тонкой шерсти. И мягким башмакам.

Чтобы я смогла надеть последние детали туалета, Гарда опускается на колени и крохотным ключиком расстегивает замок. На щиколотке остаётся след.

Гарда подбадривает:

— Наконец вы сможете ступать беззвучно. А то при каждом шаге было — звяк-звень.

Я выдавливаю улыбку в ответ на её замечание и жалею ту Илону. Мало, что была уродиной, как говорила Гарда, так ещё сиротой при живых родителях и на цепи.

Однако приступ сентиментальности проходит быстро. Мне вновь хочется веселиться и смеяться, потому что чистая, душистая, прилично одетая, чувствую себя куда лучше.

Гарда проделанной работой, похоже, тоже довольна. Осматривает меня, а у самой глаза светятся от гордости и удовольствия.

— Какой же хорошенькой вы стали. Настоящая принцесса. Даже в таком платье. А теперь идёмте, кучер заждался уже.

Она быстро собирает всё принесённое обратно в корзину, берёт меня под руку и ведёт к тому месту в стене, где скрыт подъёмный механизм.

Оглядываюсь. Ощущение такое, будто и впрямь провела в этой комнате много лет. Накатывают странная тоска и страх.

Гарда треплет меня по плечу.

— Да, попрощайтесь, моя госпожа. Больше вы сюда никогда не вернётесь.

Я очень на это надеюсь. Мне не слишком понравилось.

— Не хотите забрать свой тэнк-драм? Вы любили на нём играть.

Вспоминаю, что так она назвала поющую чашу, лежавшую на тумбочке возле кровати.

— Да, конечно.

Беру странный предмет, засовываю подмышку. На подобное обращение он отзывается тоненьким возмущённым звоном.

Ну, прости, чашка. Надо же тебя как-то нести.

Гарда нажимает на камень-рычаг, стена ползёт вверх, и мы оказываемся на небольшой круглой площадке, сразу за которой начинается винтовая лестница.

Оттуда веет холодом и сыростью. Там совершенно темно, хоть выколи глаза, а у нас нет факелов.

Как же мы будем спускаться?

На мой вопрос, озвученный вслух, Гарда отвечает всё теми же дьявольскими головешками. Достаёт одну, бормочет какое-то заклинание, и пространство вокруг заливает зловещий красный свет. Будто внезапно на землю пала кровавая мгла.

Идти в красноватом, с отблесками молний, сумраке — страшно. А лестнице несть конца. Кажется, её спираль бесконечно ввинчивается в землю. На очередном витке опускаюсь прямо на ступени. Круглый и достаточно большой тэнк-драм невозможно мешает. Хочется выбросить его. Честно, я несколько раз порывалась сунуть поющую чашу в корзину Гарды, но всякий раз одёргивала себя: там и так полно всякого добра. Да ещё и дьявольскую головешку тащить приходится, освещая мне, принцессе, путь.

Гарда тоже останавливается. При красном освещении её лицо уже не выглядит таким добрым. Словно нарочно подчеркивается и диковатый блеск глаз и кривая усмешка. И даже воркующий мягкий голос сейчас вызывает не успокоение, а тревогу. Будто хищник заговаривает зубы своей жертве.