Когда порыв ветра стих, путник справился с сетью и широким шагом направился к рыбацкой лачуге.

Дверь давно была распахнута, ее трепали ветры, – признак брошенного жилья был налицо: но пришелец принялся тарабанить кулаками в дверь.

Ему показалось или нет, неизвестно, но за запертыми ставнями одного из окон пробивался тусклый свет.

Бриз усилился. Дверь проскрипела ржавыми петлями, приглашая войти.

В глубине коридора кто – то стоял. Женщина вышла навстречу: лампадка осветила ее старческое лицо и седые волосы. Гость шагнул в дом – хозяйка уже удалялась от него по коридору, лампадка в ее руках будто перестала гореть, а хозяйка шла и не оглядывалась. Шла и молчала. Шла и ничего не опасалась, ничего не спрашивала, ничем не интересовалась. В грубой одежде, спадающей на каменный пол, с погасшей лампадкой.

Путник накрыл мокрую голову капюшоном плаща, будто прячась от блуждающего взгляда Иисуса с настенного креста. Блики молний осветили коридор и рыбацкие сети по стенам. Но кому обращать внимание на эти вспышки. Женщина шла уже к выходу. Гость снова устремился за ней, а она как будто снова удалялась вглубь дома.

Широким шагом он догнал женщину в коридоре, протянул руку, чтобы схватить ее за плечо или за волосы, но оставил эту мысль, покорно следовал за ней, семеня, как за часовым, чеканящим шаг.

Свет – тусклый и мятежный, – ждал их в комнате – это горели свечи. Они освещали стены и пол, покрытые слоем морской соли, а на столе появились более крупные кристаллы и ракушки, будто море здесь стояло и покинуло комнату. Один кристаллический бугорок гость расчистил и увидел черно-белую фотографию мужчины, похожего на него и женщины, прислонившей голову к плечу мужчины.

Хозяйка молча поманила его рукой, и указала гостю на другую комнату, похожую на чулан. Он вошел, громко стуча сапогами, с которых падала налипшая грязь.

Женщина осталась в коридоре, с погасшей лампадкой. Она стояла неподвижно, как будто ждала расчет, как хозяйка отеля.

– Муж в море? – спросил он, стоя к ней спиной.

– Нет мужа.

– Не вернулся с моря?

– Не вернулся с суши.

– Бросил тебя?

– Не знаю.

– А рыбацкие сети?

– Не его. Я помогала рыбакам сушить их сети.

– Везде копоть. Был пожар?

– Пепел падает с неба, на землю.

– Откуда там черная ветошь?

– Это простыни. Я сдавала комнату тем, кто сбился с пути. Мне надо было сушить простыни, но они покрывались копотью.

Она скрылась в темноте коридора. Он остался в темноте комнаты без свечей.

Наступила тишина, не стучали ее каблуки, и в тишине коридора еще долго слышался ее монотонный голос… С кем она так разговаривала?

А утром он ушел, не попрощавшись. Входная дверь так и ждала его открытой.

– Дождь льет стеной, а ветер сшибает с ног, уже три месяца, – сказал ему старик на горе.

– Когда идешь домой, – ветер не страшен.

– Дома давно нет.

– Крайний дом в деревне – мой.

– Нет, там руины. А деревня затоплена. Ни одной живой души, сорок с лишним лет уже.

– Как ты, старик, остался?

– Я сторож кладбища этой деревни, самый молодой из жителей, покинувших Вилариньо да Фурна перед потопом. Хотя с сегодняшнего дня я уже не сторож.

– Но в моем доме женщина…

– И женщины нет. Она подрабатывала очисткой от мусора и просушкой рыбацких сетей. Умерла от тоски. Не дождалась своего мужа.

– Я слышал ее разговор.

– То была молитва. Люди уходят, а их молитвы остаются. Их слышат те, кому они были обращены.

– Значит, муж ее услышал молитву?

– Да, поэтому явился туда, где женщина читала молитвы «Pater noster», «Ave», «Confiteor».

– Но я его не видел.