— Да иди ты! — Все-таки возвращаю себе руку, отсаживаюсь подальше от решетки и, устало прикрыв глаза, шепчу: — Спать ложись, юморист. Ночь будет длинная.

…И ночь оказывается не просто длинной, а бесконечной. Бомж в камере напротив храпит все громче, периодически хрюкает, дрыгая ногами и разнося по всему изолятору свой ни с чем несравнимый аромат. Даже мои сокамерницы краснеют, пыхтят и фу-кают, морща носы. Я и сама с трудом сдерживаю тошноту. Желудок спазмом скручивает. А надолго задерживать дыхание не получается.

К утру приводят еще и пьяную старуху, громко требующую гармонь.

— Не д-дадите, ик?! Я тогд-да так спою! А вы подп-певайте, ик, девчата!

Решетка с грохотом закрывается, но я успеваю схватить дежурного за руку.

— Черпалки убрала, Премудрая!

— Тут дышать нечем. И я в туалет хочу!

— Слышь, начальник, — подает сонный голос Барс, и боковым зрением замечаю, как сквозь решетку просовываются его руки и вяло виснут на перекладине. — Будь мужиком. Она же девчонка совсем. Ты глянь, с кем она сидит.

Тот обводит камеру взглядом, вздыхает и отворяет решетку.

— Крути педали! Активнее! — подбадривает меня, выводя из камеры. — Налево!

Зажав нос и рот рукой, поворачиваюсь в указанном направлении. Проходя мимо камеры Барса, успеваю бросить на него признательный взгляд и ускоряюсь. Но влетев в туалет, хочу сдать назад. Грязные стены, унитаз, пол. И даже хлорка, режущая глаза, не перебивает вонь.

— Одна нога здесь, другая — там, — приказывает мне дежурный, оставаясь за навесной дверцей. Как будто тут может одолеть желание остаться здесь навечно.

— Угум, — единственное, что могу я промычать, прежде чем избавиться от содержимого желудка.

Вытерев губы тыльной стороной ладони, выскакиваю из туалета.

От обиды нос щиплет. Почему именно надо мной это проклятье одиночества повисло? У моей сестры до невозможности невыносимый характер, но у нее и муж, и дочка. А я — настоящая находка. Золотко, а не девушка! Бриллиант! Но мне приходится бороться за свое женское счастье.

Просто не верится, что каких-то два месяца назад я припеваючи прожигала жизнь, да еще и с не самым надежным парнем, который, услышав вердикт цыганки, посмеялся надо мной, а на вопрос: «Ты женишься на мне?», — не раздумывая ответил: «Нет! Что за бред?!» Ему показалось, что еще слишком рано для такого серьезного шага. Мы пробыли вместе дней десять, и ему их не хватило, чтобы узнать меня. Слабак! Лишнего времени на чувака, который сам не знает, чего хочет, у меня не было, и я, отпустив его в свободное плавание, открыла охоту. Так в моей жизни появился Цукерман и цель завоевать его во что бы то ни стало.

— Ну как? — издевательски интересуется дежурный.

— Блеванула от восторга.

— Вот в следующий раз, когда появится навязчивое желание ковыряться в могилах и драпать от полиции, вспомни здешний «ол инклюзив». Топай!

Барс сидит на скамейке, когда я возвращаюсь.

— А можно мне к нему? Пожалуйста!

— Вас, придурков, нельзя вместе держать, — отвечает дежурный, отворяя для меня камеру с поющей старухой и ее тяжко вздыхающими слушательницами. — У разнополых животных, запертых в одной комнате, появляется страсть к продолжению рода. А вам размножаться противопоказано.

— Позвоните Цукерману!

— Мы уже позвонили твоей матери и его старшему брату.

— И?! — Во мне нарастает паника. Только не маме!

— Твоя мать сказала, так тебе и надо, негоднице. Еще и ремнем отшлепать обещала. А его брат ответил, что он единственный ребенок в семье. Все еще думаешь, вы будете нужны Цукерману?

— Я его невеста!

Старуха вмиг затихает. Да и бомж перестает храпеть. В изоляторе становится так тихо, что слышно, как гудит компьютер в дежурке.