От желания придушить ее за такие слова зубы скрипят. Поборов его чуть ли не через силу, склоняюсь ниже и вдалбливаю этой дурехе:

— Пинкодик, ну ты же совсем молодая. Тебе всего двадцать. Куда ты спешишь?

— Когда моя мама была в моем возрасте, ей цыганка нагадала не выходить замуж за того, кого она выбрала. Не торопиться. Подождать судьбу свою. Мама не послушала. В итоге мы со Стефой росли без отца. Потому что родители все равно развелись. Я не хочу наступать на те же грабли. У меня отведен срок. Через полтора месяца мне исполнится двадцать один. Если я не выйду замуж…

Прикладываю палец к ее губам, чтобы больше не слышать этот бред. Хочется сжать ее в маленький комочек, положить в карман и ждать, пока он созреет для взвешенных решений.

— А что, если где-то рядом есть другой парень? И ты нравишься ему? Черт, вдруг он без ума от тебя? Просто не признается.

— Тогда он трус.

— Может, ему кто-то извне запрещает любить.

— Барс, кончай! Нет этого парня…

Убираю с ее щеки прилипшую прядь ярко-розовых волос, уже буквально лбом касаясь ее головы, ощущая жар ее тела, презирая Цукермана и…

— А я вот морковку проредила! — Приземляет меня посторонний голос. Поворачиваем с Пинкодиком головы к открытой двери. У порога стоит моя бабуля с пучком морковки в руке. Теперь ясно, почему дом был не заперт. Она снова явилась в теплице поковыряться. — По-корейски хочу сделать. Будете?

— Ба! Я голый!

— Я вижу, — невозмутимо отвечает она. — Подрос-то как. И стручок вымахал.

Пинкодик пофыркивает куда-то мне в плечо, отвернувшись от бабули, а та продолжает:

— Девочку-то раздень. Что ж ты ее одетую купаешь? — И закрывает дверь, бурча напоследок: — Как дети малые, ей-богу… Еще и трусишки у порога бросил… Беда с этой молодежью…

Только когда стихает ее ворчание, я замечаю, что прижимаю Пинкодика к себе. Мою маленькую, как пинкод от карты, девочку. Взбалмошную, дикую и донельзя наивную. И сейчас она не отталкивает меня. Бери и целуй!

— Вась, — шепчу ее имя, как когда-то, губами прильнув к ее мокрым волосам, — он тебя не заслуживает.

— Оставь эту ботву при себе, Арс, — отвечает она, тоже назвав меня, как в старые добрые.

Только почему-то в груди колет. Не получается у нас сократить с каждым днем увеличивающееся между нами расстояние. Ведь оно размером с пропасть. А тот хлипкий мостик, что однажды нам удалось построить, не выдержал даже легкого ветерка.

— Я заставлю его страдать и фанатеть от меня. Не с тобой, значит — без тебя.

Без меня — значит без контроля. Не вернулся бы я на день раньше, и ты уже размазывала бы по щекам горькие слезы, а Борзый заряжал бы мое ружье с целью прострелить им мой же зад. Ведь я взялся нести за тебя ответственность. Если хоть один ублюдок тебя пальцем тронет, шкуру спустят сначала с меня, а уже потом с него.

— Учти, Арсюшенька, — говорила мне Ульяна Филипповна, дорогая мама Пинкодика, — Васька у меня неваляшка. Если какой гад похотливо глянет — смело зубы выбивай. Скажешь, я разрешила.

И что на выхлопе? Тому гаду, который не только похотливо глянул, но и совратил эту неваляшку, я и зубы целыми оставил, и репутацию, и свободу. А его не мешало бы подвесить за одно место.

Пинкодик отстраняется от меня, поднимает лицо и прямолинейно спрашивает:

— Так ты поможешь мне?

— Помогу, — отвечаю непроницаемо.

Конечно же, ягодка моя, я тебе помогу. Только не Цукермана в тебя влюбить, а тебя — в меня!

Улыбнувшись собственной идее, киваю и тянусь к полке.

— Какой, говоришь, шампунь полезен?

— Тебе уже ничто не поможет, — подшучивает она, отжимая полотенце и вешая его на мое плечо.