Она обхватила себя тоненькими ручками за талию, ёжась и вспоминая тот ужасный день. У меня зачесались руки подойти к ней, обнять, сказать, что все позади, теперь я рядом. Но я не имел на это права.

– Врачи сказали, что мама умерла мгновенно и не испытывала боли. Мне каким-то чудом повезло, я была на заднем сиденье, легко отделалась сотрясением мозга и парой царапин. А вот отец сидел за рулём. – Её голос стал тише. – Помимо множества операций он ещё очень сильно переживает, считая в случившемся виноватым себя.

«Легко отделалась сотрясением мозга»? Фраза не укладывалась у меня в голове. Я смотрел на это неземное создание, которое запомнилось мне гениальными мозгами и смешливым характером.

Леся так изменилась…

В семнадцать она была красивой – даже слишком, но тогда я воспринимал её как нечто лёгкое, бесхитростное, солнечное. Той детской искренности, конечно, всё равно хватало и сейчас, но с ней пришло что-то новое. Её взгляд стал увереннее, жёстче – как будто она научилась держать под контролем каждую эмоцию, скрывать их за маской. Тот свет, который был в ней раньше, не погас, но теперь он направлен внутрь, она научилась не распыляться, как это делают дети. Как будто три года обернулись для неё по меньшей мере тринадцатью. Такая взрослая.

– В общем, я очень прошу не портить настроение отцу и не вспоминать при нём аварию, потому что это очень сильно его расстраивает и может сказаться на выздоровлении.

Я кивнул, давая понять, что принял к сведению. Олеська переступила с ноги на ногу, я опустил взгляд и осознал, что всё это время она стояла голыми стопами на плитке. Ледяной!

– Лесёныш, ну нельзя же так, простудишься! – воскликнул на автомате и, действуя скорее по старой памяти, чем полностью отдавая себе отчёт, подхватил Леську за талию, усадил на диван и принялся растирать её стопы.

– Даниил Александрович, не надо…

– Ну конечно надо, ты в курсе, что у вас пол без подогрева, а на улице минус десять?

– Я лучше носки надену.

– И носки, и тапки, и чтобы больше босиком не ходила на лоджию.

– Даниил Александрович, ну это неприлично! Ты ещё подыши на них! – возмутилась Леся, пытаясь забрать у меня аккуратные лодыжки с розовым педикюром с белой каемочкой. Меня снова триггернуло, потому что у Нимфы, кажется, тоже ногти на ногах были сделаны под «френч».

«Не сходи с ума, подавляющая часть женщин красит ногти так».

– И подышу, – воскликнул я, чувствуя накативший азарт.

Улыбнувшись её притворному возмущению, я, не раздумывая, склонился ближе и, словно в шутку, подул на её ступни, одновременно согревая их дыханием. Вначале тёр пятки, а затем провёл пальцем по своду ступни, начиная от основания пальцев и спускаясь вниз, вдоль мягкой линии. Леся засмеялась, дёрнула ногой, но не убрала её. Она была уверена, что я остановлюсь. Но я продолжал, с каждым разом медленней и более нежно проводя ладонями по её ступням, чуть сильнее дыша на них, чувствуя тягучее желание в паху. Хотелось послать всё к чёртовой матери и взять от Олеси то, что так и не вышло с Нимфой. Одна эта мысль превращала кровь в жилах в лаву.

Щёки Олеси покраснели, губы приоткрылись и смущённое «ох» заставляло моё сердце биться быстрее, чем хотелось бы. «Даня, ты похотливый козёл, который пускает слюни на единственную дочь лучшего друга», – укорила совесть, но увы, я ничего не смог с собой поделать.

И вместо того, чтобы перевести всё в шутку, я спросил:

– А помнишь, однажды, когда мы с твоим отцом жарили шашлыки во дворе после чемпионата по футболу, ты принесла мне венок из одуванчиков.