– Лучше бы антибиотики нашла…а то раны могут загнить. А еще неплохо левомиколем..

Они друг на друга посмотрели, а потом на меня.

– Какие антибиотики в степи? Здесь слова такого не знают, – проворчал Буга, – хотя она права, не помешало бы с ранами твоими, Тархан.

Ничего здесь нет, даже обычных лекарств и аптек. Просто как в аду, как в самой черной бездне. Проклятое место. Не знаю, что с ним не так, и все страшнее становится и тревожнее. Я понятия не имею куда мы едем.

Дальше Буга распорядился, чтоб бандиты нас везли каждый в своем седле. Я теперь с кем-то другим сидела, от него пахло невкусно и неприятно, и руки меня держали иначе совсем, локтем давили к себе, как неживую. Словно трогать запрещено было ладонями. Я взглядом Дьявола поискала, и когда нашла, пальцы сами сжались в кулаки – с ним та черноволосая монголка теперь ехала впереди, я по накидке узнала – она у нее цветами расшитая, как она сказала – мать ее сама к ритуалу великому готовила. Она одна предназначена Намсыру. Я даже забыла про Дракона этого, одно имя в дрожь бросает. Только сейчас не от ужаса все тело напряжением сковало. А у меня только одно в голове пульсирует – а предводитель этих ублюдков девку черноволосую тоже ладонями держит или локтем? Трогает ли ее длинными пальцами? Как меня трогал?

Я голову вскинула, чтобы увидеть, где он, как меня тут же сильно сдавили под ребрами, чтоб не смотрела вперед, а только на седло. Когда мы ждали воинов, одна из девушек сказала, что на границе (черт его знает, какой границе) нельзя никуда смотреть, только в землю или себе на руки. Нельзя взглядом встречаться на границе ни с кем, и лицо держать надо закрытым. Но никто не знал, кого и как Лхагва выбирает себе, и почему. Но чем красивее и необычнее пленница, тем больше шансов, что ее загребет этот урод. Говорят, что глаз ему выдрал сам Намсыр, лично. Когда тот против него пошел. Но Дракон так и не победил степных койотов, сражаться с ними все равно, что в темноте искать иглы в сене. Они заключили договор. Когда через земли Лхагвы проезжает обоз, предназначенный для Намсыра – тот платит дань. И дань выбирает сам Одноглазый.

В лесу все так же воняло серой и торфом, и я смотрела перед собой на землю. Вдоль дороги горят костры. Словно лампочки или гирлянды – страшно и красиво одновременно. Потом я пойму, что они дорогу отряду показывают, ведут в логово Лхагвы у самой границы. По мере того, как продвигались все дальше, ветер становился все сильнее, несколько раз капюшон мне с головы содрал. Невольно голову вскинула и от ужаса чуть не заорала, но в горло воздух ледяной забился, и я зажмурилась, не зная, каким образом вспоминая «Отче наш» и дрожа от невыносимого холода и панического страха. То, что я увидела… это не могло быть правдой, не могло быть по-настоящему. Я такого даже в самых диких кошмарах не видела. На стволах деревьев скелеты развешаны, они вросли в сами растения, и из них ветки торчат, где из глазниц пустых, где из дырки-рта, и листва прямо внутри тел копошится.

«Господи… господи, можно я проснусь, пожалуйстаааа…»

– Голову закрой, держи капюшон руками и смотри только в землю, Хайртай, и молиться не потребуется.

Дьявол со мной поравнялся, взглядом змеиным окинул, плотнее к себе монголку прижал и дальше поскакал.

Когда костры закончились, отряд стал на месте, как вкопанный. Издалека из самой чащи, как из тоннеля, показались силуэты людей. Я старалась не смотреть, но оно само тянуло голову вскинуть, тянуло глянуть, аж затылок сводило и спину пекло.