От мази кожа жирно блестит, и слой ложится белой полосой, скрывая ожоги под собой. Спина у него очень сильная, широкая с бугрящимися под смуглой кожей мышцами, они так и перекатываются под моими ладонями. И…мне удивительно нравится к нему прикасаться.

– Зачем врага от боли избавлять? Или ты странная, Хайртай? О чем ты вообще думаешь?

– Вы меня закрыли от стрел и огня. Я знаю. Это из-за меня раны…

Резко на ноги вскочил и выбил мазь у меня из рук.

В глазах как будто языки пламени дергаются, и брови ровные, иссиня-черные на переносице сошлись.

– Давай, пошла к остальным. Много разговариваешь. Забыла, зачем ты здесь? Ты годна только для того, чтобы ноги перед Намсыром раздвинуть. Больше ни для чего не нужна. Бесполезная. И язык твой бесполезный.

У него легкий акцент, и предложения он выстраивает по-своему, немного неправильно, а меня это начинает завораживать. А я на его голый торс смотрю, и дышать становится нечем, кожа лоснится от бликов разведенного невдалеке костра, мощное тело, напряженное, жилистое. Каждая мышца рельефно прорисована, на груди все те же иероглифы и какой-то орнамент там, где ребра. Он дышит, а его живот плоский то поднимается, то опадает с тонкой полоской волос, убегающей за пояс узких теплых штанов. Подняла взгляд на его лицо, и щеки полыхают от того, что осмелилась нагло рассматривать.

С глазами Дьявола встретилась, и в горле пересохло с такой силой, что я даже сглотнуть не смогла. На меня еще никогда так не смотрели, мне показалось, что от этого взгляда я сама плавлюсь изнутри, горю. Голод в глазах его первобытный, мужской или плотоядный – я так и не поняла, но от этих завораживающих змеиных глаз все тело задрожало, и волны невозможного удовольствия по нему растекаются, и соски снова сжимаются в тугие узлы, и хочется, чтоб снова их трогал… как там в воде. И не только соски…чтобы снова меня пальцами, как тогда. Глубоко. Божееее! О чем я думаю. С ума сошла! Он же…палач, он же выкрал меня и везет на верную смерть. Я ненавидеть его должна.

– Буга! – рявкнул так, что воздух задрожал и уши заболели. – Надень на нее платок, и лицо пусть закроет! Почему, в отличие от остальных, патлами своими трясет? Куда смотришь?

Буга как из-под земли появился, то на меня смотрит, то на хозяина своего.

– Платок потеряла, когда там…по мосту скакали, и шарф обгорел.

– Накидку ей найди самую грязную и засаленную, волосы сажей обмажь. Пусть их спрячет и лицо капюшоном закроет. С Таиром в конце отряда поедет. Что у других с лицами? Все закрыты?

– Я не проверял, Дьявол. Но могу проверить.

– Проверь. Как к границе приблизимся, чтоб все закрыты были. Так, чтоб и глаза не видно. Как по мне – мешки на них понадевай. Повозки нет с нами. Одноглазый ошалеет, черт наглый, и начнет требовать, кого не положено. Ты его знаешь!

– А кого не положено? – округлил глаза Буга. – По правилам, любую забрать может.

Тархан сверкнул глазами, и карлик скукожился весь, подобрался.

– Иди на хрен, Бу, не зли. Или тебя отдам вместе с откупом, чтоб не болтал слишком много. Футболку мне найди чистую и куртку. Холодно, бл*дь.

Буга меня за руку схватил и как раз за собой потащил, как вдруг стал словно в землю вкопанный, глядя на мою лодыжку.

– Чтоб я сдох!

– Что такое?

– Это девятка?

– Да. И что с ней не так?

– Хм…а разве не у другой девятка была, я тогда….

– Что ты тогда?

И брови на переносице сошлись так, что Буга замолчал.

– Шаманка зелье, значит, новое состряпала. А говорила, мази больше нет…

Перевел разговор на другую тему.

– Нет. Зелье то же, что и всегда. Я спрашивал, когда брал. Да и что сучка старая уже может наварить, все одно и то же годами. Продает под видом цыганки. Катается, где только можно, и всем туристам тыкает дерьмо это верблюжье или конское.