После этого я больше не пила. И не плакала. А сейчас, когда меня выбрасывает то в лютый холод, то в чудовищную жару, по вине которых перестала чувствовать онемевшие конечности и трясусь, как от тифозной лихорадки. Я не то чтобы плачу — реву косулей, застрявшей в охотничьем капкане.

В какой-то момент во мне поднимается нетерпеливое желание прекратить эту агонию, потерявшись в спасительном сне. И стоит мне только подумать об этом, как симптомы начинают ослабевать. Но не потому, что потеряла сознание. А из-за холодных прикосновений, которые ощущаю на себе.

Сперва кто-то почти бережно подхватывает меня на руки. Прикладывает прохладные пальцы ко лбу, забирая мою боль, страх и беспомощную растерянность. Это происходит так, словно умелый хирург вскрыл все мои чувства и извлекает те, что посеяли в них хаос. Ловко и без ощутимого дискомфорта.

Медленно распахиваю веки, натыкаясь взглядом в раскосые тёмно-синие глаза, обрамлённые длинными, слегка подкрученными ресницами. Краем зрения выхватываю грязно-серый каменный потолок. Круглое окно под ним, из которого падает тускло-красный свет. Яркие мозаичные фонарики, выполненные на турецкий мотив. Резную перегородку из тёмного дерева слева, которая, судя по всему, отделяет одну часть мрачной залы от другой. Но единственное, что завладевает всем моим вниманием — это пристальный взгляд, напитанный глубокой мудростью и какой-то непостижимой тайной. И если бы он не был покрыт ледяной коркой безразличия, я бы беспечно подумала, что в нём проскальзывает заинтересованность мною.

Похоже, сегодня явно не мой день. Потому что темноволосый мужчина, на чьих коленях сейчас лежит моя голова, единственный, кто понравился мне за долгое время, а точнее за год. Но он, к огорчению моей слабохарактерной влюбчивости, не испытывает ко мне взаимного влечения.

Опускаю взгляд на прямой длинный нос. И плавно «соскальзываю» на полные упругие губы, на которых зависаю чуть дольше, чем хотелось бы. У меня есть незыблемое правило: если не нравлюсь мужчине, то моментально пресекаю собственные поползновения наглухо очароваться им. Но, несмотря на это, всё равно ничего не могу с собой поделать, когда вдыхаю запах незнакомца. От него пахнет океаном: завлекающим и таящим в себе множество вопросов и опасности. А ещё — едва уловимыми нотами кокоса, ладана и смесью пряных цветов.

Я не сильна в разборе запахов. Поэтому слабо различаю лишь те, с какими довелось столкнуться и неоднократно взаимодействовать по воле своей профессии.

— Доброго пробуждения, обычная, — моих ушей касается тихий бархатистый голос. И если бы не это странное, задевающее самолюбие прилагательное в конце, я бы наверняка с блаженством разбилась о его голос, как волна о приветливые скалы.

— Доброго, — стоит мне раскрыть рот, как горло тут же обжигает. Как будто не слово сказала, а проглотила килограмм ядрёного перца вприкуску с мелкими гвоздями.

— Досадное упущение, — с тенью сочувствия комментирует незнакомец и прикладывает к моему горлу длинные узловатые пальцы.

Вспыхивает яркий жемчужно-синий свет, порождающий в голове рой вопросов.

— Это что за цыганские фокусы? — на этот раз слова даются мне намного легче, словно ничего и не было. И меня это начинает сильно настораживать.

— Тсыжганские? — ломано повторяет.

И тут меня прошибает осознанием: незнакомец говорит на совершенно незнакомом мне языке. Мало того, что он говорит, и я его прекрасно понимаю. Так ещё я на нём разговариваю!

5. ГЛАВА 4: НИНА

Первым порывом мне хочется подскочить и наброситься на незнакомца с обвинением в духе: «Какого ху… лешего ты меня похитил?!». Но у меня на подобные резкие выпады нет ни сил, ни доказательств.