– Нет! Понимаешь – нет! – почти крикнул он.

Импульсивно походил по комнате, угрюмо глядя на сникшую пленницу. Набычившись, остановился напротив. Засунул руки в карманы, крепко сжал в кулаки. Глубоко вздохнув, решительно и раздражённо произнёс:
– Представь, уже не могу тебя отпустить. Сначала хотел, собирался. Дату назначил. А теперь… теперь не хочу. Не смогу. Я не от-пу-щу тебя! Знаешь почему? Ты не поверишь. Я сам не верю.

Подошёл вплотную, низко склонился над Юлей, чтобы услышала каждый звук:
– Я влюбился. Люблю тебя. Понимаешь? Люб-лю!

Выбросил эти слова, не размыкая зубы, будто прорычал и признался в жгучей ненависти. И желал освободиться от этого чувства, как от невыносимой муки.
Юля выдохнула, болезненно поморщилась. Наклонилась, плотно прикрывая ладонями уши: «Не хочу слышать эту фразу. Не надо, чтобы она дошла до сознания».
Грустно посмотрела в злые отчаявшиеся глаза. Отвернулась и тихо, твёрдо ответила:
– А я не люблю вас.
Он взорвался громким горьким хохотом:
– Я это знаю.

В этот раз не разрешил ей спать в подвальной комнате, боясь, что ночью снова станет плохо.
Она так и осталась до утра в его спальне. Одна. В большой и тёплой кровати.
Вымотанный Георгий ушёл в другую комнату, лёг там на диван. Но заснуть в эту ночь не смог, невесёлые мысли прогоняли сон. Несколько раз подходил к мирно посапывающей Юле, осторожно заглядывал в лицо, тревожно прислушивался к дыханию.
Ходил терзающейся тенью по дому, беззвучно шепча проклятья всему миру.

21. Глава 21. Предложение

Уже несколько дней подряд лил дождь. То чуть стихал, но не прекращался полностью. То, накопив силы, принимался требовательно барабанить по карнизу, по окну.
Свинцово-серый, опостылевший двор окончательно превратился в мокрое унылое болото. Залетевшие пожухлые листья пленёнными корабликами безнадёжно застревали в дрожащих лужах.
Низкое небо грузно навалилось на промокшие горы тяжёлыми неповоротливыми тучами.
В такую погоду Георг и Юля были вынуждены находиться под крышей.
Два одиноких раненых человека в понуром доме. Надёжно укрытом за пеленой бесцветного ненастья и тысячелетних равнодушных вершин.
Оба страдающие, несчастные, отчаявшиеся. Недовольные друг другом.
Каждый в ожидании от противостоящей стороны действий, которые разрешили бы наступивший в отношениях кризис.

Обманутый в надеждах и обиженный на всё подряд, Георг предпочитал невылазно торчать в спальне. Часами лежал на бессмысленно широкой, лишний раз подчёркивающей его одинокость кровати, закинув руки за голову. Устало смотрел в пустой потолок.
Юля тоже перестала крутиться наверху без необходимости. Благоразумной мышкой сидела в своём подвале.
Оба молчали целыми днями.
У него напрочь пропал интерес к разговорам. Исчезли, появившиеся было, лёгкость и воодушевление при общении. Слушать, после его мучительного признания, очередные исповеди об её любви к другому, было верхом мазохизма.
Георг испытывал всё большее разочарование из-за того, что дела развивались не так, как ожидал.
Время текло, а ничто не срасталось. Неприкрытое равнодушие и снисходительное презрение пленницы угнетало, вводило в депрессию. Лишало радости и желания что-то делать.
Душа была травмирована, уязвлена. Он оказался в западне своих поступков. Все беды являлись звеньями одной цепочки и тянулись, таща за собой следующие неприятности.

Юля никогда ни о чём его не расспрашивала. Было очевидно, что ей безразличен как он сам, так и всё, что к нему относилось. Его прошлое, настоящее. И, естественно, будущее Георга никаким образом её не касалось.