- Простужусь...это было бы неплохо...

- Машуля, ну, не надо так, - мама обнимает меня и поднимает с земли, держит, как ребенка. - Разве ему бы такое понравилось? Видеть, как ты занимаешься самоуничтожением?

- Мам, зачем ты здесь? Зачем все это? - шмыгаю заледеневшие носом и  отстраняюсь.

Не могу я рядом с ней... И не хочу. Ни с кем не хочу общаться вообще. К бабуле хочу. И скоро туда уеду, чтобы не сойти с ума. Чтобы не ездить на кладбище каждый раз, как зомби, которого ноги сами несут сюда. В минут просветления я понимаю, что так нельзя. Но когда вновь прихожу в себя - стою у могилы Вани и смотрю на его фото. Это не дело. Нужно как-то переключиться, или же я просто рехнусь и вряд ли доживу до весны. Мне ещё сорок дней нужно пережить как-то.

- Потому что мне не безразлично, заболеешь ты или нет, доченька. Я знаю, что ты злишься. Ты имеешь право. Я была не права, очень не права. Я хочу все исправить. И я не могу видеть тебя здесь, вот так... Ты и сама еще очень слаба, заболеешь, я не хочу этого. Пожалуйста, поедем домой?

- А он есть этот дом? У меня нет его. Вы все сделали, чтобы его у меня никогда не было!

Я вырываю свою руку и материнской ладони и что есть силы бегу к выходу из кладбища. Бегу - это сильно сказано. От плача у меня безумно тянет низ живота. Напоминание ещё об одной утрате - Вареньке. Я её даже не видела. У меня даже её могилы нет. Только фото на память, где я беременная.

На выходе меня, кто бы сомневался, поджидает он. Охранник. Мой личный цербер. Преграждает мне путь, останавливает, молча ведет к машине, не внимая к моим чувствам.

Мать тоже садится в салон, молча. Бросает на меня виноватый взгляд, тяжко вздыхает и командует водителю:

- Едем домой.

- Зачем вы меня преследует? Я должна пережить это горе сама. Что тебе даёт все это? Унизить меня ещё больше? Или думаешь, что наложу руки на себя? - безжизненным голосом задаю матери вопрос, а на неё стараюсь не смотреть.

- Я пытаюсь тебе помочь, я осознаю, что должна была и раньше, тогда, должна была поддержать тебя. Я этого не сделала и мне так жаль, доченька. Я всю жизнь буду жалеть об этом, - она находит мою руку и сжимает пальцы, - я прошу тебя поверить мне.

Как порой легко сказать не вовремя "мне так жаль". Вынимаю ладонь из её ладони и отворачиваю голову к окну. Поздно. Уже никогда не будет, как прежде.

- Не дави на меня. Просто дайте жить так, как у меня получится.

- Я не давлю. Я просто пытаюсь быть услышанной.

Мама садится ровнее, и машина монотонно везет нас домой.

- Я уже не раз предлагала, может тебе поехать к бабушке? Там природа, хорошо, и она тебя очень ждёт.

- Бабуля…это хорошо.

Внутри так тепло стало. Я обязательно поеду к ней, но немного позже. Так надо. У меня есть важная миссия, которую я должна исполнить в ближайшие дни. Благо, что меня не держат на цепи как раньше. Хотя я и сама уже не хочу куда-то выходить. Но даже в мои редкие побеги вне кладбища, если меня и контролирует цербер отца, то не трогает и делает это незаметно.

- Я сама с ней договорюсь.

Всё, я замёрзла и устала говорить с ней. Не могу себя пересилить. Не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы я смогла просто спокойно с ней поговорить. Про отца вообще молчу. За месяц с хвостиком я не проронила ему ни слова. Если слышала его шаги, пряталась за первым удачным поворотом и избегала столкновения. И он меня не трогал. Одна мама всё время пыталась меня тормозить. А я не могу.

Кутаюсь в теплый шарф и прикрываю глаза. Порой спать боюсь. Мне снится он...и наша малышка. Она безумно красивая и вся в него. Такие же волосы и глаза, как у него, а сама такая веселая, в коротком летнем платье и милой гулькой на голове. Вся в меня. Даже губы поджимает так же.