Стоит мне после тренировки завести машину и тронуться с парковочного места, как телефон наконец оживает. Давлю на тормоз и смотрю на экран. Незнакомый номер.

– Вера? – почти кричу в трубку, сердце стучит, как сумасшедшее.

– Ээ... Добрый день. Вас беспокоят с областной клинической больницы имени Войнова, – я ничего не понимаю, но то, что это не Вера, уже приносит облегчение. – Кем вам приходится Воронцов Игорь Анатольевич?

– Дядя. Вернее, опекун, – подаюсь вперёд, крепко сжав корпус телефона. – Что случилось?

– Он в реанимации, все подробности в приемном покое, главный корпус, – и я слышу частые гудки.

Сердце ухает вниз, несколько минут я сижу, тупо уставившись в одну точку, и меня постепенно накрывает осознание, что с моим единственным родным человеком что-то произошло. Липкий страх словно паутиной опутывает грудь, не давая нормально вдохнуть. Реанимация. Значит, всё очень плохо.

Трогаю с места и мчусь до больницы, в голову словно вату напихали. Единственная мысль, которая раз за разом пульсирует, отдавая болью, – только бы жив.

***

Почти подъезжаю к больнице, ища, где припарковать автомобиль. Здесь всё забито настолько, что приходиться бросить машину на соседней улочке и идти пешком до главного корпуса. От всех этих препятствий, отнимающих время, я становлюсь раздраженным и злым.

В кармане снова трезвонит сотовый, глянув на экран, вижу имя друга. Алекс как чувствует что ли.

– Макс, куда пропал? – с ходу начинает Алекс. – Аня в обиде, обещал ведь прийти на днях. Не знаю, как задабривать будешь, – смеётся, а на фоне посторонних звуков слышу голос Ани.

– Прости, друг, не до гостей, – выдыхаю и, остановившись, потираю лицо свободной ладонью.

– Что-то случилось? – тон Алекса меняется, а я понимаю, что мне нужно поделиться с кем-то тем, что сейчас чувствую. Выложить всё, что сейчас происходит в моей жизни.

– Игорь в реанимации, – коротко говорю и объясняю, как найти пятый корпус в этом переплетении одинаковых зданий.

– Я подъеду сейчас, – Алекс пару секунд молчит. – Держись друг.

– Вера вернулась, – тихо говорю, не уверенный, что Соколовский вообще слышал мои слова.

Слышу ругательства на том конце трубки и короткое:

– Мы будем как можно быстрее, – отключается, а я захожу в здание, боясь услышать самое худшее.

Подхожу к окну справок, называю фамилию, имя и год рождения Игоря, девушка что-то ищет в объемной тетради, делает звонок и снова поворачивается ко мне:

– Наденьте, пожалуйста, накидку, бахилы и маску. Третий этаж, направо, двадцать первый кабинет, врач Симонов.

Взбегаю по лестнице на третий этаж за пару минут и, найдя нужный кабинет, останавливаюсь перед ним перевести дыхание.

Постучавшись, слышу разрешение войти и, глубоко вдохнув, открываю дверь.

– Добрый день, на счёт Воронцова Игоря, – заглядываю в кабинет.

За большим столом у окна сидит мужчина лет сорока в очках в тонкой оправе и что-то пишет, мельком посмотрев на меня, он взглядом указывает на стул и продолжает писать. Усаживаюсь и молча жду, пока он освободится, верчу в руках телефон, не в силах унять волнение.

Наконец мужчина отрывается от писанины, откладывает ручку в сторону и внимательно на меня смотрит.

– Кем вы приходитесь пациенту? – вопросительно выгибает бровь.

– Он мой дядя, взял опекунство надо мной после смерти родителей, – произношу ровным тоном.

– Воронцов Игорь поступил к нам после автомобильной аварии. Пока в сознании, у него множественные переломы, ссадины, ушиб селезёнки, но самое опасное – черепно-мозговая травма. Наблюдается ухудшение дыхания, судороги. Поэтому он помещён в реанимационное отделение, – на одном дыхании рапортует, выбивая у меня дыхание из лёгких.