Савченко покивал, поставил бокал:

– Уже дал задание. Но если у него реально есть на тебя компромат, действовать придётся аккуратно.

– Пока не рыпаемся. Ни одной тени, понял? До выборов – никаких хлопков. А потом… – Валет вздохнул и зло ухмыльнулся. – Потом посмотрим, кто кого с обрыва сбросит. Урою суку…

– И компромат, – вставил слово Дирижер, как финальную ноту. – Надо узнать, что у него есть и где лежит.

– А это уже задача номер один. Думай, Артурчик, думай. Ищи того, кто ему помогает. Он не один. Не может быть один.

Савченко встал, поправил пиджак:

– Найдём. И помощника найдём. И видео. Дай срок. А потом похороны его сыграем. С оркестром.

Валет откинулся назад, глядя в потолок, шумно выдохнул:

– Надеюсь, ты прав. Надеюсь… Иначе нам кабзда…

После больницы я поехал в отдел. Нужно было составить план действий и, главное, выцепить Шульгина – он должен был пробить по базам того самого Егорова, что от туберкулеза на зоне загнулся и напел Грачу про некую доказуху по моему убийству.

Тянул резину, паразит, говорит, что там проблемы с этим Егоровым. Какие могут быть проблемы? Врет? Хрен его знает. Надо было поднажать на него, мотивировать, так сказать.

Так. Что у меня на руках?

Трофейный ИЖ. Ствол легальный, в базе числится, отстрелян и, как положено, пули и гильзы помещены в пулегильзотеку лицензионно-разрешительной. Сейчас это подразделение к Росгвардии относится, но хрен редьки не слаще. Всё как и раньше: гражданское и служебное нарезное оружие всегда проходит эту процедуру. Это я знал и по своей старой службе, и в этой новой жизни такие правила сохранились.

А значит, если мне вдруг придётся стрелять, всплывёт пестик в базе, как миленький. Плевать, что владелец у него – ЧОП «Легион». Главный вопрос – кто стрелял? И вот тут не хочется, чтобы меня потом взяли за хвост по баллистике.

Вывод – ствол надо «переиначить». Поменять рельеф в канале, спилить микродефекты, создать новые следообразующие особенности. Тогда отстрел не совпадёт. Или совпадёт, но только в общих чертах – без точной идентификации. Так? Нужно уточнить.

Вопрос – кто у нас по этому делу дока?

Корюшкин, конечно.

Старший лейтенант, криминалист, рыхлый как белорусский сырник, но в баллистике и трасологии шарит, как дед в рыбалке.

А значит, нужно с ним поговорить. Только аккуратно. На интерес. Не напрямую. Напрямую он, скорее всего, сольется – все они тут какие-то малахольные, исключая только Кобру. А вот если с подходом…

Направился в криминалистическую лабу на первом этаже ОВД. Проскочил мимо дежурки, не хотелось светиться, ведь я на больничном, на процедурах. Быстренько проскользнул через турникет, и даже Ляцкий Глаз меня не заметил.

Вот и лаборатория. Вошел. Эксперт сидел в кабинете и рассматривал через лупу гипсовый слепок.

– Привет, наука, – сказал я, заходя в лабораторию и присаживаясь рядом.

Корюшкин, увлечённо склонившийся над слепком, вздрогнул и на секунду поднял глаза от лупы. Перед ним на столе стояла белая, застывшая хреновина с четким рельефом подошвы и вцеменитрованной ниткой, на которой висела бирка.

– Максим Сергеевич… здравствуйте, – выпрямился он, потирая затёкшую шею.

– Ваня, давай без формальностей, просто Макс. Не пали контору, – усмехнулся я.

– Ага, понял… – кивнул он, но взгляд у него был не такой, на какой я мог рассчитывать.

Задумчивый. А я полагал, что он будет смотреть на меня, как на гибрид Дзержинского и Железного человека.

– Я тут размышлял, Максим… Мне кажется, ты меня за нос водишь.

– В смысле?

– Ну… что ты из этих, оттуда, – он неопределенно ткнул пальцем в потолок.