– Да вот, рассчитываю показать ему Петербург. А там, глядишь, и по России отправимся, сперва в Москву, а потом и в Крым, в Севастополь.

– Инкогнито, разумеется?

– Мсье Верн не хочет афишировать своего появления. Говорит: устал от своей популярности, и я ему верю. Видел бы ты, как его приветствовали на обеде во Французском Географическом обществе!

– Да, а после обеда едва не пристрелили! – усмехнулся Казанков. – По мне, так даром не надо такой популярности…

– Зря, между прочим, насмехаешься! Гастон, его племянник, заявил врачам, что стрелял в дядюшку, чтобы обеспечить тому вечную жизнь в признание литературных заслуг!

– Сумасшедший. – вынес вердикт Казанков. – И что с ним сделали, судили?

– Нет, заперли в доме скорби, предназначенном для опасных преступников. И, надеюсь, продержат там до конца жизни – такой тип, к гадалке не ходи, снова схватиться за револьвер, только выйдет на волю. Зачем мсье Жюлю Верну такая головная боль? Пусть уж живёт и здравствует – и радует нас новыми романами!

– А всё же в Петербурге вам не удастся избежать внимания.

– заметил Казанков. – Уж больно много в России его поклонников. Да вот, хотя бы – помнишь того гимназиста, Матвея Анисимова, что был с нами в Индокитае?

– А как же! – подтвердил барон. – Он ведь спас баронессу в Сайгоне от верной смерти. Малый сейчас в Технологическом училище на втором курсе, учится на инженера. Мы с Камиллой назначили ему ежемесячное содержание, а когда закончит учёбу – думаю пригласить его в свою пароходную компанию.

– Не выйдет, Гревочка. – Сергей покачал головой. – Такие толковые молодые люди и в России пригодятся. Вениамин – он тоже следит за успехами Матвея, – писал мне как-то, что молодой человек всерьёз увлёкся воздухоплаванием и прямо-таки фонтанирует изобретениями, вдохновляясь в том числе и произведениями нашего гостя…

И Казанков кивнул на стоящего на полубаке литератора.

– Смотри, чтобы Матвей или кто-нибудь из его приятелей-студентов не прослышал, что мсье Жюль Верн в Петербурге – то-то вы тогда побегаете от толп поклонников и почитателей…

– Эй, любезный! Подавай!

Швейцар махнул рукой, подзывая извозчика. Тот немедленно подкатил к парадному крыльцу – лаковая коляска, ухоженный гнедой мерин, упряжь красной кожи с начищенными латунными пряжками, номерная бляха на груди, ещё одна, размером побольше, сбоку, на козлах. Суконный, простёганный на спине ватой кафтан и черная широковерхая, напоминающая цилиндр, шляпа – не какой-нибудь Ванька в драном армяке, на ветхой бричке, запряжённой полудохлым от бескормицы одром и с упряжью из верёвочек и ремешков, перетянутых узелками. Нет, это был солидный труженик столичного извоза, другому и не позволят стоять возле «Донона» – известнейшего питерского ресторана, в котором граф Юлдашев взял обыкновение назначать встречи особо доверенным сотрудникам. Таким, как Вениамин Остелецкий, который как раз и попросил швейцара этого заведения вызвать извозчика – и теперь не торопясь пересекал неширокий тротуар, направляясь к поданному экипажу. Что касается его патрона – то граф уехал четверть часа назад, оставив Вениамина обдумывать услышанное. Обдумывать, делать выводы – и, разумеется, предпринимать необходимые действия. А зачем, иначе, они потратили почти час на беседу – не только ведь ради знаменитой на весь Санкт-Петербург дононовской кухни, которая, как всегда, выше всяких похвал?

– Куды ехать, барин? – осведомился извозчик. Обычно эта публика с первого взгляда определяет статус пассажира. Ошибиться тут никак нельзя – правильно, со всей обходительностью и пониманием выбранное обращение подразумевает приличные чаевые, а излишнее подобострастие наоборот, может повредить, выставив обращающегося болваном и неучем. В любом случае, человек, вышедший из «Донона», заслуживал никак не меньше, чем «ваше высокородие» – если бы был облачён в военный мундир, – или гражданское «ваше степенство». Однако, последнее не слишком подходило Вениамину в силу возраста; принадлежность к военной касте так же не была очевидна (барон требовал от своих сотрудников по возможности скрывать офицерскую выправку), так что извозчик, предположив в седоке богатого студента, каких в столице немало, ограничился неопределённым «барин».