А я цепенею, разглядывая мужчину в моей постели.

Гор разделся до трусов. Наверное, мне стоит поблагодарить его за то, что он оставил на себе хотя бы одну вещь и его задница оказывается прикрыта.

Спина мужчины рельефная, плечи широкие. На спине витиеватые узоры татуировок, которые уходят на бицепсы.

Говорят, что люди, у которых много татуировок, делают их потому, что хотят заглушить душевную боль физической — она, как бы дико это ни звучало, легче.

Рана на теле заживет, оставив лишь шрам как напоминание.

Душевная рана не заживет от зеленки. Ей нужна вещь гораздо более ценная — время. А иногда и оно не спасает.

Я разглядываю мужчину еще некоторое время, а когда понимаю, что уже попросту неприлично таращусь, тихо выхожу.

Часы на микроволновке показывают девять утра, что шокирует меня не меньше крепкой мужской задницы на моей кровати.

Не могу вспомнить, когда я вставала так поздно. Обычно я просыпалась на рассвете, потому что сплю всегда плохо.

Сейчас же тело какое-то ватное, расслабленное, будто и не мое вовсе.

Я иду в ванную комнату, умываюсь, чищу зубы и возвращаюсь на кухню, чтобы приготовить завтрак.

Демид приучил меня к овсянке по утрам.

Он же читал мне лекцию о пользе пищеварения от нее, множестве витаминов, содержащихся в ней же. Поэтому я привычно ставлю на плиту ковшик и начинаю варить в нем кашу, а пока у меня есть парочка минут, разрываю коробку из-под овсянки, сажусь за стол и начинаю рисовать загогулины, которые плавно перетекают в абстракцию, что я видела на спине Гордея.

Каша закипает, и я откладываю рисунок, накладываю себе порцию в тарелку, варю кофе и сажусь за стол.

В дверях появляется мужская фигура, и я поднимаю взгляд.

— О боже! Ты бы хоть прикрылся! — закрываю глаза рукой, потому что Гордей явился ко мне в том, в чем спал, а именно в боксерах.

И да, я отчетливо вижу утренний стояк, который он явно не собирается скрывать.

Беру со стола кухонное полотенце и кидаю им в Гора.

— Немедленной прикройся! — говорю угрожающе.

— И не жалко тебе полотенце?

— Ничего страшного, я его потом сожгу.

Гордей прикрывается полотенцем и потягивается. Весь заспанный, взъерошенный, помятый. Видимо, пробуждение не из приятных.

Он проходит и садится за стол, смотрит на мою тарелку, морщится.

— Это блевотина твоего Кота?

Опускаю взгляд в тарелку.

— Ну спасибо! Теперь я всегда стану думать об этом, когда буду пытаться съесть овсянку. Кстати, твоя порция ждет тебя!

— О боги, за что ты так со мной, Оли? — громко стонет.

— За то, что пришел спать ко мне, — выставляю вперед ложку. — Я не разрешала!

— Ничего не помню, — вздыхает.

— Между нами ничего не было!

Гордей нахально усмехается:

— Детка, поверь, случись между нами секс, ни ты, ни я не забыли бы об этом!

— Ты самодовольная сволочь.

Вальяжно потягивается.

— Не то чтобы это было беспочвенно.

— Ты неисправим, — качаю головой и отношу тарелку в посудомойку, а порцию Гора ставлю перед ним. — Приятного аппетита.

— Бэ-э.

— Если не нравится, можешь приготовить завтрак сам, даже разрешаю взять мои продукты. Я пока пойду приведу себя в порядок.

— Куда-то собралась?

— Да, я куда-то собралась, — передразниваю его и ухожу.

Мне надо в магазин для художников.

Не могу же я постоянно рисовать на мусоре? Я планирую закупиться бумагой, карандашами и красками.

Крашусь перед зеркалом, когда слышу запах, доносящийся с кухни.

Медленно выхожу из своей комнаты и застаю великолепную картину.

Гордей сидит за столом, перед ним яичница с поджаренным беконом, а на коленях Кот, которого он подкармливает прямо из тарелки.