Счастье, которое в этот момент испытала Кристен, было таким всепоглощающим, что у меня перехватило дыхание. Она любила его. Безоглядно. Отчаянно. И это было взаимно.

Картинка померкла так же резко, как и появилась.

Я снова стояла в темном, холодном сарае, прижавшись спиной к печи. Передо мной был тот же мужчина. Но его глаза были пусты, как полярная ночь. На его лице застыла маска холодного, бесстрастного наблюдателя. Айсберг.

Он видел все. Видел, как изменилось мое лицо, как на секунду смягчился взгляд. Он дождался, пока я сфокусирую на нем взгляд, и только потом нарушил тишину. Его голос был ровным и безжалостным, как скальпель хирурга, вскрывающий старую рану.

— Как много ты вспомнила?

16. 21-22

Вопрос повис в наэлектризованном воздухе сарая. Рассказывать ему об этом воспоминании, о его нежности и улыбке, было немыслимо. Этот светлый образ принадлежал той, другой Кристен, и делиться им с холодным, жестоким мужчиной передо мной я не собиралась. Это было не его дело.

— Голова гудит… — я прижала пальцы к вискам, изображая приступ боли. — Образы… они мутные, как вода в пруду. Ничего ясного.

Он нахмурился, его лицо стало еще более резким и неприступным в гаснущем свете.

— Мне не нравится, как ты изменилась после того случая в саду. Ты стала... другой.

В его голосе прозвучало неприкрытое раздражение. И это вызвало во мне ответную, холодную ярость.

— Я не помню, какой я была до него, — ответила я, глядя ему прямо в глаза.

Мы молчали, и тишину нарушало лишь тихое потрескивание остывающих углей в печи. Воздух между нами, казалось, накалился, стал плотным и звенящим, как натянутая струна. Я не отводила взгляда, вцепившись в него, как в единственную опору в этом противостоянии. И в этой звенящей тишине в моей голове промелькнула до смешного неуместная мысль: какой же он все-таки красивый. Жестокой, хищной, неправильной красотой.

Он дернул уголком рта и первым разорвал зрительный контакт, отведя взгляд в сторону. Крошечная, почти незаметная победа, от которой по моим венам разлилось обжигающее тепло.

— Не задерживайся. Возвращайся в дом, — бросил он, не глядя на меня, и вышел, снова погрузив сарай в полумрак.

Как только его шаги затихли, я выдохнула с таким облегчением, что ноги подогнулись. Я прислонилась к холодной стене, давая сердцу успокоиться. Опасность миновала. На время.

Собравшись с силами, я быстро привела свою тайную мастерскую в порядок. Потушила угли, вымыла посуду, приготовила на завтра все для варки мыла из того самого, удивительного жира инеевых ягод. Работа успокаивала. Она была настоящей, понятной, в отличие от мира полный лжи и недомолвок, в который я попала.

Я вернулась в дом, когда уже совсем стемнело. Проскользнув через заднюю дверь, я столкнулась с Леей, которая, казалось, ждала меня в тускло освещенном коридоре. Ее лицо выражало искреннее беспокойство.

— Кристен! Я видела, как лорд Арден шел от сарая. Что случилось? Зачем он к тебе приходил?

Вопрос Леи был полон искреннего беспокойства, но я смотрела на ее ангельское лицо и впервые видела не свет, а тьму. В голове всплыли слова Герты, сказанные у моей постели в один из первых дней: «я устала смотреть, как она вас губит». Тогда я подумала про яд, про интриги.

Но что, если все было одновременно и проще, и гаже? Что, если она спит с ним? С мужем собственной сестры? Тогда это объясняет ее присутствие в доме Дамиана.

Насколько же подлой нужно быть, чтобы провернуть такое, а потом смотреть на меня этими невинными голубыми глазами? Если она притворяется, то делает это гениально.