Воспоминание.

Яркий солнечный день. Я стою на верхней площадке широкой лестницы, одетая в легкое летнее платье. В моих планах — спуститься и погулять в саду. Внизу, в холле, залитом светом, стоят двое: Лея и Дамиан. Тот самый Дамиан из хорошего воспоминания — молодой, улыбчивый, еще не отягощенный титулом и ненавистью. Он что-то с улыбкой рассказывает Лее, а та смотрит на него снизу вверх, и ее щеки пылают. Она смотрит на него, как влюбленная дурочка.

Волна иррационального, жгучего раздражения поднимается во мне. Ревность. Глупая, ядовитая ревность к собственной сестре. Я отшатываюсь от перил, прижимаясь к стене, чтобы они меня не заметили. Зачем я это сделала? Сердце стучит, как сумасшедшее, мешая разобрать слова. Я заставляю себя успокоиться и прислушиваюсь.

— Право слово, Дамиан, вы иногда говорите такие вещи… — Голос Леи звучит непривычно манерно, чуть выше, чем обычно. — Вы заставляете меня краснеть.

Дамиан тихо смеется. Его смех — теплый и искренний.

— Перестань, Лея. У тебя неплохо получается, но это забавно, когда ты пытаешься говорить, как она.

Голос Леи тут же теряет всю свою игривость. В нем слышится неприкрытое разочарование.

— Я просто хотела посмотреть, заметишь ли ты.

Дамиан на мгновение замолкает, и его тон становится серьезнее, но все еще остается мягким.

— Я всегда замечу. Будь передо мной хоть тысяча таких же девушек, я всегда буду знать, где Кристен. Я дракон, Лея, — он делает короткую паузу, а затем спрашивает громче: — Да, дорогая?

Мое сердце екает, но на губах тут же растягивается улыбка. Я подхожу к перилам и смотрю вниз. Дамиан насмешливо, улыбается, но в его глазах нежность, а вот Лея смотрит на меня с обидой. Я замечаю, как она поджимает губы, но затем берет себя в руки и широко улыбается.

— Сестренка!

Воспоминание тает, как дым.

Я все еще стою в коридоре, прижавшись к холодной стене. Головная боль прошла. Лея смотрит на меня с тревогой, готовая подхватить, если я начну падать.

Не то, чтобы мне есть до этого дело, но я должна знать, с кем вынуждена общаться. Поэтому задаю вопрос в лоб:

— Ты спишь с ним?

Прямой вопрос ударил в тишину коридора, как брошенный камень в неподвижную гладь воды.

Лицо Леи исказилось. Она ахнула, прикрыв рот ладонью, ее огромные голубые глаза наполнились слезами. Щеки залил густой, почти лихорадочный румянец. Она сделала шаг назад, прижавшись к стене, словно я ее ударила. Картина отчаяния и стыда была безупречной.

— Кристен… как… как ты можешь? — прошептала она, и ее голос дрожал. — Он был так одинок, так разбит после твоего предательства… а я… я просто хотела его утешить…

Она говорила, и слезы катились по ее щекам, но что-то в этой сцене было не так. В своей прошлой жизни я видела достаточно лжи, чтобы отличить настоящее горе от дешевого спектакля. В ее позе не было настоящего унижения. В ее широко распахнутых, полных слез глазах не было раскаяния.

Там было торжество.

Плохо скрытое, хищное торжество женщины, которая наконец-то может признаться в своей победе, прикрываясь маской жертвы. Ей было не стыдно. Ей нравилось. Нравилось рассказывать мне это, видеть мою реакцию, упиваться своей ролью утешительницы, подобравшей то, что Кристен «выбросила».

— Я люблю его, Кристен, — выдохнула она, и это, пожалуй, было единственной правдой в ее речи. — Я любила его всегда. А ты растоптала его, променяла на... Я просто… подобрала осколки.

Она ждала моей реакции. Ждала криков, обвинений, истерики — всего того, чего можно было ожидать от обманутой сестры. Но я смотрела на нее и не чувствовала ничего, кроме ледяного, отстраненного любопытства. Передо мной был не ангел. И даже не змей-искуситель. Передо мной был мелкий, хищный зверек, который слишком долго притворялся кем-то другим.