Я держала его на ладони, и сердце впервые за долгое время стучало не от страха, а от гордости. Это было мое собственное, маленькое чудо, рожденное из огня, воды и отчаяния.

Увлеченная своим триумфом, я не сразу услышала, как скрипнула дверь. Наверное, Герта пришла поторопить меня к ужину. Я улыбнулась своим мыслям и, не оборачиваясь, сказала:

— Смотри, Герта, у меня получилось!

Ответом мне была тишина. Тяжелая, давящая тишина, от которой по спине пробежал холодок. Я медленно обернулась.

В дверном проеме выросла темная фигура, полностью перекрывая собой багровый диск закатного солнца. Это был Дамиан.

Я инстинктивно сжала в руке маленький пузырек с лавандовым маслом. Единственное, что я создала в этом мире сама, казалось ничтожной защитой против мужчины, что стоял передо мной.

Он шагнул внутрь, и запах пыли и трав смешался с его собственным — озоном после грозы и холодной сталью.

— Ты слишком увлеклась, — его голос был тихим, но от этого еще более весомым. Он не смотрел на аппарат или на мои перепачканные руки. Он смотрел на меня. — Герта сказала, ты пропустила вечерний прием настойки.

Из-за спины он достал знакомый маленький флакон из темного стекла.

Напряжение, висевшее в воздухе, стало почти невыносимым. Воспоминание о том, что сделала со мной эта жидкость в прошлый раз в его присуствии, было слишком свежим, слишком унизительным. Я не хотела снова переживать этот чужой, постыдный опыт.

— Я выпью ее позже. В доме, — мой голос прозвучал на удивление твердо.

Уголок его рта едва заметно дрогнул в усмешке.

— Ты выпьешь ее сейчас.

Он сделал еще один шаг, и я отступила, пока спиной не уперлась в теплый камень печи. Отступать было некуда. Он протянул мне флакон. Спорить с ним было все равно что пытаться сдвинуть стену. Его решение было таким же твердым и окончательным. Дрожащей рукой я взяла флакон, откупорила его и залпом выпила горькую, терпкую жидкость.

И мир снова раскололся.

Запах пыли и страха сменился ароматом роз и жимолости. Вместо сумрака сарая глаза залил яркий полуденный свет. Я стояла в роскошном саду, который не был похож на запущенный сад этого дома. Рядом со мной, так близко, что я чувствовала тепло его плеча, стоял Дамиан.

Но это был другой Дамиан.

На нем не было темной, строгой одежды. Светлая рубашка, расстегнутая у ворота, подчеркивала загар на шее. Волосы, выгоревшие на солнце, казались мягче. Но главное — его лицо. Он улыбался. Не кривой усмешкой, не холодным оскалом. Настоящей, открытой улыбкой, от которой в уголках его глаз собирались морщинки. От этой улыбки сердце в груди Кристен — и я чувствовала это, как свое, — забилось часто-часто, как пойманная птица.

— ...и тогда старый барон Эштон заявил, что его дракон съел все пирожные с кремом, — говорил он, и в его голосе звучали смеющиеся нотки. — Пришлось делать вид, что мы ему поверили.

Он говорил о каких-то пустяках, но Кристен слушала не слова. Она тонула в его голосе, в тепле его взгляда. Это был тот же мужчина, что яростно брал ее в другом воспоминании и одновременно совершенно другой. Где были холод и ледяное презрение? В этих глазах, цвета темного шоколада на солнце, была только нежность. Чистая, почти благоговейная нежность.

Он замолчал и повернулся ко мне. Его улыбка стала мягче, интимнее. Он медленно поднял руку и коснулся моей щеки тыльной стороной пальцев. Его прикосновение было легким, почти невесомым. Не было ни грубости, ни силы — лишь ласка, от которой по телу прошла теплая дрожь и которую хотелось ощущать вечно.

— Мне нужно будет уехать, — тихо сказал он, и его взгляд стал серьезным. — Дела клана. Всего на месяц. Но когда я вернусь, — он на мгновение замолчал, заглядывая мне в самую душу, — я хочу, чтобы мы начали готовиться к свадьбе.