У меня дома сердечница-мать. Меня внизу наверняка издёргавшаяся Светка дожидается — подруга и, считай, давным-давно член семьи.

У меня, наконец, родной брат — без пяти минут заложник из-за бешеных размеров долга. Заложник не в последнюю очередь благодаря Разумовскому!

— А… а почему сразу тюрьма? — проблеяла я, позорно цепляясь за остатки надежды на то, что мне каким-нибудь невероятным образом удастся его разжалобить.

— А это разве не очевидно? — сейчас Разумовский смотрел на меня сверху вниз, как на какое-нибудь не слишком приятное ему насекомое. Так и давил своим неоспоримым авторитетом.

— Н-но я же… я же чистосердечно…

Моё жалкое объяснение оборвал его короткий смешок — низкий, утробный, с ощутимой хрипотцой.

— Слушай, ну хватит строить из себя дурочку, а? Ты ж не идиотка. Я по глазам твоим вижу.

Этот сомнительный комплимент вывел мою и без того успешно нараставшую панику на доселе невиданный уровень. Такая вот проницательность мне совсем ни к чему. Мало ли что ещё он успеет разглядеть и расслышать, пока мы тут так мило беседуем о том, как он упечёт меня за решётку?

Мой взгляд отчаянно шарил по роскошным интерьерам без особой надежды зацепиться хоть за что-нибудь. Я прескверно соображала в форс-мажорных ситуациях. Стоило попасть в рискованную ситуацию, как я безнадёжно растерялась. А от моей в природе не существующей, очевидно, смекалки сейчас, между прочим, напрямую зависела моя будущая судьба!

— М-может… может, мы как-нибудь сможем договориться?

— Договориться, — повторил Разумовский, и карий взгляд заскользил по мне с особой внимательностью. — А что ты, Саша, можешь такого мне предложить?

Я поёжилась под его откровенно изучающим взглядом, умоляя себя не поддаваться на явную провокацию. Очень хотелось одёрнуть подол своего коротковатого платья, но я не решалась привлекать к себе ещё больше внимания. Я и без того сыта им по горло.

— Н-не знаю пока. Нужно… нужно подумать. То есть… ну…

— Очень много бесполезных слов. К делу. Что у тебя есть такого, что может представлять для меня хоть какую-то ценность?

— Но я же не знаю, что вы… что вы считаете ценным.

— Предполагаешь, мы настолько разной породы?

Конечно! Ты — породы «паскуда богатая обыкновенная»! Жаль вслух я ему этого сказать не могла. Ну, то есть могла, но это уж стопроцентно закончилось бы для меня гостеприимной камерой с нарами.

— Предполагаю, что достаточно разной, — пробормотала я наконец.

— Видишь ли, — карие глаза слегка прищурились, будто он сейчас всю меня взвешивал, как раз таки пытаясь на глаз определить мою потенциальную ценность. — Что бы ты мне ни предложила, я это получу в любом случае. Для этого мне не нужно заключать с тобой сделку и что-то у тебя выторговывать.

Сволочь! Сволочь как есть! Привык брать всё что хочет. Творить всё что хочет. Просто потому что денег — куры не клюют.

— Тогда… тогда зачем все эти разговоры? Про выбор и… и всё остальное.

— Считай это жестом доброй воли, — наглый карий взгляд вернулся к моему лицу. — За то, что глаза у тебя умные.

Как собаку похвалил, ей богу.

Ладно… ладно, если просто предположить. Если на секундочку просто представить…

— Извините, но… но я просто я теряюсь в догадках, какую такую исправительную работу вы м-могли бы мне назначить? Назначите ответственной за уборку ваших апартаментов?

— М-м-м-м, ирония, — протянул Разумовский, в неожиданной улыбке сверкнули ровные белые зубы, — говорю же, мозги у тебя на месте. Нет, зачем же уборку? Ты себя, Саша, совсем, что ли, не ценишь? Говорила же, что в глянце работаешь.