Мне кажется, что моё детство закончилось в девять лет.

В третьем классе мы учились во вторую смену. Был конец декабря, и темнело слишком рано. В тот день, восемнадцатого декабря, Антон работал, поэтому со школы меня пришла забирать мать. Честно говоря, я понятия не имею, где в тот момент были глаза моего классного руководителя. Как она не заметила, что моя мать была в невменяемом состоянии. Как не обратила внимания на её нетвёрдую походку, нервные движения, расширенные зрачки и несвязную речь. Мать была под веществами, уже тогда я это знала.

Я знала о том, что она становится агрессивной, поэтому тихо шла за ней по парку. Матери было плевать на то, как прошёл мой день, какие оценки я получила. Ей было плевать на меня. Удивительно, что она вообще обо мне вспомнила и пришла меня забирать из школы. В прошлый раз я просидела с охранником до тех пор, пока Антон не обнаружил моё отсутствие дома.

Родительница вдруг решила на лавочку присесть.

— Мама, пойдём домой. Холодно. Заболеешь. Тут темно, — боязливо и тихо попросила я.

— Закрой рот. Я устала. Отдохну, пойдём, — грубо дёрнула за руку.

Мать завалилась деревянную лавочку, даже не стряхнув снег, и отключилась. Сколько бы я её не трясла, родительница никак не реагировала. Я беспомощно оглядывалась по сторонам, переступала с ноги на ногу, чувствуя, как уже немеют пальчики, но уйти не решалась. Слишком темно было. Да и мать было жалко. Я не могла её бросить в парке.

Когда за спиной раздалось рычание, я даже не сразу поняла. Подумала, что мать храпит. Ещё активнее её затрясла. После всё смазалось. Врач говорил, что от болевого шока я всё забыла. Я только помню трёх громадных собак. Рычание. И бесконечную боль. А ещё холод. Обжигающий холод.

Казалось бы, мать должна была чувствовать себя виноватой.

Только казалось.

Когда пришёл её очередной собутыльник, а я не успела закрыться в своей комнате, мать заперла меня в туалете. Ей очередному мужику не понравилась моя «страшная рожа». Мать долго не раздумывала. За шкирку и в туалет. Свет она не включила. Просидела я в кромешной темноте больше пяти часов. Пока не пришёл Антон и не услышал мои всхлипы.

С тех пор я дико я боюсь темноты.

За что я должна была любить мать я не знала. Не понимала просто. За то, что она меня родила? Этого недостаточно.

Она умерла, а я не чувствовала ни капли сожаления.

Но даже после своей смерти она не оставляла меня в покое. Она приходила ко мне во снах. Я снова и снова видела её тело на полу кухни. И чувствовала его холод.

Я медленно побрела на кухню, пытаясь сбросить оковы сна. Антон сидел за столом. Я поцеловала брата в щёку и опустилась напротив него. Передо мной тут же оказалась тарелка с бутербродами. Я видела, что мой брат едва заметно и счастливо улыбается. И эта улыбка согрела мою озябшую и израненную душу. Знала, что причиной его улыбки была Михайлина. Эта девушка делала моего брата счастливым. Антон, в отличие от меня, безумно переживал смерть матери. Он помнил её прежнюю. И всё равно любил. И видя на его лице улыбку, на вопрос о том, как у меня дела в школе, я соврала. Просто не хотела его расстраивать. И не хотела, чтобы он снова Даниила поколотил.

Мой брат был единственным человеком, который меня любил. Который заботился обо мне и моём комфорте. Я знала, что из-за меня он в восемнадцать лет не ушёл из дома, не оставил мать спиваться и загнивать в нашей квартире. Антон делал всё, чтобы моё детство не казалось мне настолько кошмарным.

Тоша заменил мне отца и мать.

Он любил меня. А для меня он был самым родным человеком. Не просто любимым. Я боготворила своего брата. Готова была кричать о том, какой он чудесный.