***

Похороны проходят быстро. Словно кто-то сверху поставил время на ускоренную перемотку. Словно это и не моя жизнь вовсе...

Не знаю, как и кому удалось так быстро все организовать. Ямы для могилы давно вырыты, пять наглухо закрытых гробов стоят рядом. Но мои глаза видят только два последних.

Несмотря на все мои попытки, мне так и не разрешили перевезти их на родину. В стране по-прежнему объявлено военное положение, все авиаперелеты возможны только с личного разрешения шейха. Оставить их в морге тоже нельзя - этого не позволяют ни моральные устои, ни местные законы.

Вперившись взглядом в деревянный ящик накрытый зелёным ковром, пытаюсь воссоздать в памяти образ папы. Я уже и забыла, какой он у меня был высокий и статный. Но после смерти я снова вижу его таким. Надеюсь, он уже встретился там с мамой, и сейчас они счастливы...

Местные молча ждут, когда мулла закончит читать молитву, наши тихонько плачут, прощаясь со своими родными. Остаётся только опустить гробы в землю и произнести последнее "прощай".

Солнце печёт, как обычно. Белый песок сливается с линией горизонта, создавая иллюзию единства с небом. Молчание такое, что слышно как в жарком воздухе жужжат редкие насекомые.

– Твой отец был хорошим человеком... Настоящим, – надтреснутым тоном произносит Михаил Витальевич, папин водитель. – До последнего оставался верен своему долгу. Вон, – взглядом указывает на гроб Алёны, – защитить её пытался. Закрыл от пули. Кто ж знал, что всё так закончится?

Я оборачиваюсь на бывшего военного. О какой пуле он говорит? Значит ли это, что папа пожертвовал собой ради жены Полковника?

От мужчины едва заметно несёт лекарствами и взгляд мутный, будто стеклянный. Держится он с так же, с трудом балансируя на здоровой ноге и едва заметно морщась от боли в конечностях. Странно, что ему вообще разрешили выйти из больницы.

На похороны пришло очень мало народу. Только самые близкие и родные. А ещё упертые и непробиваемые, вроде Сазонова. Остальных просто не выпустили из лагеря.

– О чём вы, Михаил Витальевич?

– Ну, так как же... – здоровой ладонью отирает со лба бусинки пота. – Мы полстраны объездили, пока не нашли её в деревне недалеко от нашего городка. Я ещё удивился, что девушка цела и невредима. Думал, она давно... того.

Я беспомощно гляжу в лицо мужчины. Перекошенное от боли, с бордовыми синяками по всей левой стороне. Перевожу взгляд в сторону, показывая на то, что осталось от Алёны.

– Но это невозможно, – не могу понять. – Алёна ехала с нами... Как она могла оказаться за столько километров, да ещё и жива и здорова? Как?!

Водитель вздыхает. Неловко пожимает плечами.

– Соболезную, Варюш. Хороший мужик был твой отец. И врач замечательный. Жаль, что так получилось... Очень... – наклоняется, говоря совсем тихо. – Ты держись, девочка. Держись.

Сазонов уходит. Вот и всё.

А мне больше ничего и не остаётся, кроме как держаться. Ради себя. Ради того будущего, о котором мы с папой так часто мечтали. Но самое главное - ради Ксюшеньки. Особенно ради неё...

Так странно... Семнадцать с половиной лет папа жил, защищая меня. А ушёл, спасая жизнь другой... Чужой...

Бросаю комья земли на крышку гроба. Прощаюсь с родителем.

Тоже самое проделываю с Алёной.

Вот и всё.

Закончилось.

Мужчины сразу принимаются за работу. Лихо и быстро заказывают могилы, словно ставят в этой истории последнюю жирную точку.

Развернувшись, торопливо уходят. Растворяются в накаленном воздухе, спеша спрятаться по машинам.

Я остаюсь у насыпанных земляных холмов.

Простые деревянные дощечки. Несколько строчек на английском. Имя, дата рождения и смерти - ничего лишнего.