А ведь он почти ежедневно поднимался в небо, пусть птицей, но летал. Выходит, это совсем, совсем не то. Я надеялась, что тайная вылазка на стены обрадует его, поднимет настроение, вытравит тоску из глаз, тем более Рене сам рвался выйти из комнат и с такой предвкушающей восторженной улыбкой шёл сюда.

Он повёл плечами, а мне на мгновение показалось, что он силится и никак не может расправить крылья. Я сделаю всё, чтобы вытащить из него заклятое перо, но крылья…

– Смотреть в небо больно. Не смотреть – невозможно.

Я искала хоть какие-нибудь слова, но Рене быстро накрыл мою руку своей, чуть повернулся.

– Всё, приступ чёрной меланхолии можно считать оконченным, – бодрым тоном объявил он, но улыбка вышла неуверенной. – Я всё хотел спросить… Мы обсуждали твои желания: освободиться от этого замка, уехать как можно дальше, начать новую жизнь, но… Всё это как-то безрадостно, ты снова собираешься завернуться в одиночество, вот как сейчас в это покрывало.

– Ты прекрасно знаешь, почему.

– Не загоняй себя в камень, – возразил Рене. – Не верю я, что вердикт ваших лекарей окончательный и бесповоротный, скорее поверю в то, что у твоего мужа нашлись средства только на сомнительных недоучек-шарлатанов, ничего не смыслящих в болезнях!

Такие мысли и мне приходили в голову, но… Верген возил меня на консультации и к именитым целителям. Что теперь об этом.

– Я не собираюсь умирать прямо сейчас, – напомнила я.

– Ни в коем случае, – откликнулся сыч, думая о чём-то своём, то и дело хмурясь. – О чём ты мечтала, Дэри?

– Что?..

– До того как… до этого неприятного типа. Какого мужа ты хотела?

Ветер швырнул мне в глаза выбившиеся из низкого узла пряди. Удивлённо распахнув глаза, я уставилась на ожидавшего ответ сыча.

*риден – денежная единица, золотой

6. Глава 6

Вот с мужчинами девичьими грёзами делиться ещё не приходилось!

А вельвинд смотрел так серьёзно, будто от ответа зависела вся его жизнь. Я перевела взгляд на очертания снежных пик на фоне тёмного неба с рассыпавшейся пригоршней первых звёзд.

– Определённо не такого, как мой. Почему ты спрашиваешь?

– Любопытно. Был ли у тебя до… до всех этих печальных событий кто-то, кого ты мечтала назвать своим спутником? Может, втайне ты до сих пор о ком-то вздыхаешь?

Я оторвалась от созерцания горных вершин, снизу вверх посмотрела на Рене.

– Ты спрашиваешь, не осталось ли в прежней жизни какого-нибудь прекрасного принца? Чтоб подать весточку о себе тому, кто не побоится рискнуть и спасти томящуюся в неволе сомнительной прекрасности принцессу?

– Почему сомнительной-то? – моргнул сыч. – У тебя притягательная внешность, твоя ли собственная или наведённая иллюзией. Мне почему-то кажется, что иллюзия тут ни при чём. На тебя очень приятно смотреть.

Я с трудом удержалась от фырка, помня, что вовсе не мои выразительные глаза и нежный голос мы обсуждаем.

– Нет, Рене, такого человека нет. Мечты остались просто мечтами, мне не на кого рассчитывать.

А память, как нарочно, вытащила из пыльного тёмного закутка лаконично обставленную комнату на втором этаже пансиона, с окном, на которое вечно падала густая тень кряжистого дуба, чьи ветки вкрадчиво скреблись в стекло, и нас, юных, наивных, легкомысленных мечтательниц количеством от четырёх до шести. Перед сном мы собирались в нашей комнате, обсуждая всё на свете, от скучных занятий до новостей из дома. И визиты родни в разрешённые дни. Хорошее было время, спокойное, безмятежное, несмотря на плотное расписание и ранний подъём. Полное самых смелых планов и ожиданий. Отчасти о годах учёбы в пансионе для юных дэйн я немного рассказывала Рене.