– Меня зовут Рене. Последние… полтора… года я обитаю вот здесь, – он медленно вытянул руку и указал на стену возле окна.

Там висела клетка моей совы. Я уставилась на прутья и открытую дверцу пустой клетки, перевела взгляд на сидящего в кресле незнакомца, его тонкий нос, чем-то напоминающий клюв… яркие янтарные глаза.

Кочерга выпала из ослабевших пальцев и звонко ударилась о каменный пол.

И всё-таки я не спешила верить своим глазам. Что глаза видели? Отсутствующую в комнате сову и незнакомого исхудавшего парня, которого ноги совсем не держали. Да, глаза необычные, но в разных уголках империи с какой только внешностью люди не встречались! Этот выглядел человек человеком, подумаешь, глаза! И ногти, неуловимо напоминающие птичьи когти. Ерунда, просто не стриг давно, мало ли, для чего понадобилось их отращивать! А цвет… Может, покрасил! Мало ли, для чего!

Наверное, я слишком ушла в себя, очнулась от пристального взгляда, прикрыла рот, с сожалением покосилась на ставшую почти родной кочергу.

– Давайте… давай-ка ещё раз. Ты утверждаешь, что живёшь в этом доме. В моей комнате. Вон там, на прибитой к стенке палочке.

– Да.

– В облике совы, – самым мирным тоном уточнила я.

– Это сыч, – не согласился янтарноглазый.

– Ещё лучше!

– Наоборот: сова… покрупнее будет, не так обидно… было бы. Нет, вру: обидно в… любом случае.

– Хорошо, пусть будет сыч. Ты оборотень, так? Никогда не слышала о перевёртышах-птицах. Кстати, как правильно к тебе обращаться: айт Рене или дэйн Рене?

Должно быть, всем своим видом я выражала полнейшее неверие: странный гость косился на меня чуточку обиженно.

– Я не очень разбираюсь в принятых у вас обращениях. По имени будет … достаточно. Я не оборотень.

– А кто? И почему раньше не показывался?

– Не получалось.

Глядя на него, безудержно тянуло подкалывать и подшучивать: верный признак, что перенервничала. Зато успокоилась немного, решив про себя, что угрозы он всё-таки не представлял. На беглого каторжника не походил, слишком беленький и чистенький: неплохо его в прошлый раз отмыла, не считая того, что в Бейгор-Хейл никакие каторжане не полезли бы.

– Сколько это длится? – Я дёрнула рукой в пространство между креслом и клеткой на стене.

– А какой сейчас год?

Я вскинула брови, иронически хмыкнула, но подсказала. Насупившись, это долговязое недоразумение какое-то время внимательно изучало браслет на своём запястье. Проблемы с арифметикой? Но языки знал, на логносе изъяснялся вполне прилично. Лучше меня.

– Восемь лет. Мне почти девятнадцать было.

В его голосе слышалось слишком много всего, выражения лица я вовсе не видела за упавшими в беспорядке прядями.

– Восемь… – Неверяще покачала головой я. – И всё это время – в образе птицы? Ты не можешь контролировать оборот? Выглядишь взрослым: насколько мне известно, это у детей сложности с подчинением животной ипостаси, а…

– Дэри. Я не оборотень, – терпеливо повторил человек-птица и раздражённо откинул со лба волосы.

Я отметила, что и движения стали немного увереннее.

– А такое объяснение было бы хоть сколько-нибудь логичным! Тогда кто? Откуда? На имперском ты не говоришь?

– Немного выучил, – произнёс Рене на моём родном наречии. – Но не читаю и не пишу. – И, без паузы, опять на логносе: – Не обучен письму этот комок с перьями.

Я потёрла переносицу.

– А логносу, значит, обучен… И всё же я предпочла бы услышать более правдоподобную версию твоего появления здесь.

Рене почти зеркально повторил мой жест, шумно выдохнул. Во время нашего странного диалога он не озирался по сторонам, смотрел преимущественно на меня.