–Из посадских, государыня, – тяжело вздохнул Ивашка, – матушку её совсем посекли, а девица вот выжила…

–Господи, совсем ребенок! – всплеснула руками инокиня Марфа.

–Куда несёте? – требовательно спросила Годунова.

–Ей бы к лекарю, – вставил слово Игнат, – кровь остановили, но что делать дальше – ума не приложу.

–Поворачивайте ко мне, – повелела царевна, – я о ней позабочусь, а ты, Силантий, силушку свою могутную пользуй с толком – найди и приведи мне лекаря, принеси чистой воды.

Богатырь будто испарился. Спорить с Годуновой было не принято.

–Благодарствую, матушка, – попытался Ивашка поклониться, не отпуская носилки, – век твою доброту помнить буду.

–Это хорошо, – благосклонно кивнула Ксения, – помнить добро – благостно. Немногие способны на такой подвиг. Но хватит любезностей, покуда надо дело делать…

***

Уже к вечеру количество защитников крепости увеличилось на пятнадцать сотен из ополчившихся посадских. Уязвленные поляки принялись обстреливать монастырь круглосуточно, но даже в самые опасные дни Ивашка с Игнатом находили время навестить Дуняшу, угостить её чем Бог послал, скоротать время и просто развести тоску руками. Вот и сегодня писарь, закончив дела, хотел бежать в гости к девочке, а тут, как назло – обстрел. Ну ничего, он сильный, он соберется и сможет!

Паренек еще раз вздохнул, набрал в грудь воздуха, собираясь распахнуть подвальную дверь, как вдруг кто-то с улицы привалился к ней всем телом, ругнулся, кашлянул и произнес хрипло:

– Однако, жарко сегодня… Глядишь – ненароком свои зашибут… Суму не обронил?

В ответ донеслось невразумительное мычание…

–Смотри у меня! Отдашь в руки брату Флориану. А этот перстенёк – лично гетману. На палец не надевай – не налезет. Поймают – молчи, целее будешь! Воротишься обратно по условленному знаку. Пока его не увидишь – даже не пытайся! Ну всё, пора! Дай я тебя обниму, брат! С Богом!…

Глава 6. Оружейная палата Троицы

Обойдя оружейную палату Троицкого монастыря, оглядев арсенал, где в кожаных чехлах хранились шлемы, кольчуги, боевые топоры, сабли, луки и стрелы, пересчитав на дубовых полках готовые к употреблению пищали и переговорив с архимандритом, князь Долгоруков остро почувствовал, что не хочет покидать пушкарский двор. Выглядел он надёжным и основательным, внушающим уверенность, что обитель выстоит и победит.

Кузничная башня и её пристройки были ограждены от остального монастырского подворья невысоким крепким тыном с хмурой многочисленной стражей, зорко следящей за шустрыми посадскими. Эта часть монастыря выделялась деревянной мостовой со множеством снующих по ней тачек, гружёных древесным углем и кричными брусками, отличалась кисловатым запахом горячего железа и сухой рабочей атмосферой, напрочь игнорирующей внешние раздражители.

В левом крыле на разные голоса, и басом, и заливистым подголоском, звенели молотки: дон-дон-дилинь… дон-дон-дилинь. Неуверенный, мерцающий красный свет углей, пылающих в горне у дальней стены, тянулся в сторону единственного окошка, перед которым был устроен грубый верстак с лежащими на нем железными заготовками. Убранство кузницы, несмотря на пригожий день, тонуло в таинственных сумерках. На это была своя причина. Для того, чтобы качественно выковать заготовку, кузнецу нужно определить, насколько она раскалилась. Готовность оценивали по цветам каления, и только спасительный полумрак позволял разглядеть необходимый оттенок свечения, понять степень накала, увидеть желто-красные переливы. Для определения температуры металла кузнецы использовали даже бороду, поднося нагретую деталь к щетине. Если волоски трещали и закручивались, можно было приступать к ковке.