Увлеченные погоней за беззащитными женщинами, разгоряченные безнаказанностью, озверевшие от запаха крови, птенцы полковника Лисовского мгновенно превратились из охотников в дичь. Первый же залп свалил пятерых, второй, последовавший почти сразу22 – ещё троих. Встал на дыбы и заржал раненый конь. Лисовчики, почуяв неладное, в замешательстве остановились, пытаясь обнаружить источник угрозы. Это стоило жизни ещё десятку всадников. Оставшиеся, поняв, что только скорость отступления может спасти им жизнь, дали шенкелей и попытались разорвать дистанцию. Теперь, взывая о помощи, орали сами разбойники, в голосах их звучал неподдельный ужас. Но непреодолимой преградой для интервентов оказалась крохотная Вондюга. Форсировать речушку галопом бандиты не смогли. Вода хватала коней за копыта, заставляла их перейти на тяжелый шаг, и это стало приговором для всей остальной шайки. Короткая перебежка лучников, еле слышный свист стрел… И тела врагов поплыли вниз по течению, дополнив неряшливую картину разбросанного по всему берегу, так и не постиранного белья.

Воевода шумно задышал, осознав, что во время короткой, беспощадной схватки, инстинктивно затаил дыхание.

–Покличь охотников, пошли стрельцов с мужиками. Надо найти выживших, собрать тела погибших,– тяжело сглотнув, обратился Долгоруков к десятнику. – Негоже христиан православных оставлять на поругание папистам.

–Я пойду с ними, – пискнул Ивашка и моментом спрыгнул по сходням к Надвратной башне, боясь остаться забытым в поднявшейся суете.

***

Дуняшу они нашли не сразу. Её прикрывала плакучая ива, и только острый глаз Игната, к которому прикомандировали Ивашку, смог различить за желтеющей листвой цветастую девичью поняву.

Она лежала на спине, удивлённо глядя в светлеющее небо, черты лица заострились, брови-стрелочки изогнулись и приподнялись, длинные ресницы дрожали, и в такт им что-то беззвучно шептали побелевшие губы. Казалось, Дуняша утомилась и прилегла отдохнуть. Лишь потемневшая трава под льняной вышитой сорочицей заставляла сердце сжиматься от дурного предчувствия.

–Дуня! Дуняша! – кинулся Ивашка к подружке.

–Охолонись, – хмуро отстранил его Игнат, – давай аккуратно на бок перевернем, осмотреть надоть…

Вся ткань на спине была красна, от лопатки до пояса шёл ровный, как по ниточке, разрез, откуда сочилась густая тёмно-кровавая масса. Ивашка не выдержал и отвернулся. Игнат скрипнул зубами, сорвал с себя кафтан, снял рубаху, сложил вчетверо и приложил к кровоточащей ране.

–Держи так! Не отпускай! – скомандовал он сомлевшему товарищу, а сам, подхватив бердыш, принялся выбирать и рубить прямые ветки лещины.

Уложив на бердыш и мушкет охапку прутьев, аккуратно опустив на это подобие носилок лёгонькое, почти невесомое тельце, они торопливо несли его к монастырю, опасливо поглядывая на вражеские сотни, собирающиеся на противоположном берегу Вондюги.

–Отчего она молчит, Игнат? Почему ничего не говорит? – глотая слёзы, бубнил Ивашка, спотыкаясь о кочки и камни.

–Осторожней, сиволап, – хмуро отвечал Игнат, – не капусту несёшь. Одной ногой со мной ступай, растрясём же. К лекарю её надо. Только плохо всё… Видишь, не стонет даже. Ох, беда-беда…

Монастырь встретил юношей набатом и плачем. Убитых было много. Тела уложили у ворот Троицкого собора, и их отпевали сразу несколько священников. Женщины выли и причитали. Мужики стояли, ломая шапки и пряча друг от друга глаза.

–Ну что, михрютки сиволапые, пятигузы суемудрые, – кричал им в лицо Голохвастов, осаживая гарцующего под ним коня, – ослушались повеления? Говорил же вам, окаянным, за ворота ни ногой! Испробовали польской милости? Все эти смертушки – на вашей совести! Как искупать будете?