Кузнец – человек, обладавший властью над металлом, широкоплечий и коренастый, с мышцами, бугрящимися от работы с молотом, неспешно прохаживался мимо шпераков26, покрикивая на подмастерьев, ваяющих “чеснок”27. Длинные, чуть желтоватые волосы, перехваченные на лбу кожаной лентой с серебряным узором, и окладистая борода делали его неотразимо похожим на древнерусского волхва, а внимательные глаза, отражающие свет горна, – на медведя-оборотня из русских сказок.

В правом крыле башни пыхтела огнем, как Змей Горыныч, горновница, украшенная огромными мехами, похожими на медвежьи уши. Она извергала из широкой трубы грязно-серый дым, и тот втыкался в низкие тучи указующим перстом, напоминая присутствующим о незримой связи горнего и земного. Горн, называемый чистильницей, подпитываясь воздухом от мехов, яростно дышал жаром. В струях горячего дуновения суетился обжигальщик, ворочая длинной кочергой красно-синие угли.

От жаркого духа, льющегося из огненного зева, воздух делался нестерпимо кусачим, опаляя на вдохе и на выдохе. Под ногами хрустела металлическая «треска» – крупинки шлака и осыпавшееся с криц сорное железо. Все в саже, туда-сюда сновали молотобойцы и мальчики, раздувающие меха. Посреди суеты монументально и основательно стоял, глядя исподлобья, пушечных дел мастер в кожаном фартуке и льняной рубахе с подвернутыми рукавами. Его лицо украшали кустистые седые брови и такая же борода. Одного легкого наклона головы и движения глаз великана хватало, чтобы присутствующие замерли, осознали, что надо делать, и продолжили свою муравьиную суету.

По приметам готовности крицы, известным только мастеру, плавильщик вынимал бесформенный кусок металла и с грохотом кидал на наковальню. Тяжелый пятипудовый молот поднимался при помощи колеса, обращаемого усилием унылых волов, падал, разбрызгивая окалину, с двухсаженной высоты, придавая заготовке вид бруска или растягивая её в длину, пока она не превратится в равномерные полосы.

Дверей как таковых в горновнице не было, скорее всего для лучшего проветривания. Мастер, не покидая рабочее место, мог через широкий проём лицезреть происходящее за пределами башни, во дворе, где его подручные ваяли формы для литья пушек – лёгкое и прямое бревно, называемое стержнем, обвивали льняной веревкой, перемежая её глинистой землей с лошадиным навозом, и просушивали, обращая над горящим угольем. В это время другая бригада обкладывала железными полосами и стягивала обручами, а затем ставила строго вертикально в яму уже просушенную форму, засыпая землёй все пространство вокруг неё, аккуратно выкручивала стержень и уступала место литейщикам.

Глухо громыхая по настилу, к форме ползла причудливая тележка с подвешенным чаном, где, как живая, шевелилась на стыках и неровностях расплавленная медь – особая, оружейная, в пропорции десять к одному смешанная с оловом, против одного к четверти в колокольных бронзах. Лишь только в земляную форму наливался красно-жёлтый “кисель”, работники уже спешили к другой, остывшей заготовке – устанавливали над ней треногу с коловоротом. Начинался длинный и муторный процесс высверливания канала ствола.

Отливались как привычные медные, так и неведомые даже рукастым голландцам чугунные орудия. Чугун, конечно, не медь – хрупкий и тяжелый, но зато в несколько раз дешевле, и его много! Для полевой артиллерии такие пушки будут громоздкими, а в крепости и на корабле – в самый раз.28

Князь подошел к готовому стволу, провёл пальцем по свежему торговому клейму Троицкого монастыря, виденному ранее, во времена своего участия в различных посольствах, и бросил косой взгляд на архимандрита.