– Вернулсяяя… как же я соскучилась по тебе, Мишааа, – и льнет губами к моим губам.

Смотрю на нее и не понимаю ничего, а она гладит мое лицо ладонями и тихо шепчет.

– Каждый день разлуки с тобой – это маленькая смерть. Ты приехал, и мне захотелось жить. Мой Миша.

И меня захлестнуло отчаянным, диким счастьем, всепоглощающей безмерной радостью, от которой сводит судорогой все тело. Плевать. Пусть называет меня как угодно, только не прекращает вот так смотреть… смотреть, как будто любит меня… а не его.

Подскочил на постели, чувствуя сухость в горле, дерущую и невозможную сухость, и тут же схватился за меч, увидев скользнувшую к постели тень.

– Ваша Светлость, в Адоре исчез младенец. Сын писаря. – голос Гортрана вырвал меня из сна.

– Пусть Чарльз разбирается, – посмотрел на спящую рядом женщину и поморщился, вспомнив, что делал с ней всю ночь напролет. И как много нужно было выпить вина, если я смог с ней ЭТО делать.

– Возле ограды нашли кусок ткани… пес Карпентеров оторвал клочок платья у похитительницы. Все считают, что это была женщина.

– Пусть разбирается Чарльз.

Гортран потряс светло-голубым клочком у меня перед носом.

– Узнаете?

Выхватил у него из рук и посмотрел на свет, внутри все похолодело – конечно, узнал. Эта ткань с платья Элизабет.

– Может, просто похоже, или отрез ткани куплен у того же торговца, или оба наряда сшиты у одной и той же швеи.

– Вы хотите, чтоб это проверил Чарльз вместе со своими людьми? А если это ее? Что тогда? Люди увидят, и начнется мятеж или самосуд.

Проклятье! Он прав!

Я вскочил с постели, натягивая штаны на голое тело, на ходу надевая рубашку и подхватывая с пола камзол.

– Я сам проверю. Вели без меня ничего не делать.

– Но есть те, кто, как и вы, узнали платье… племянницы Мардж. Она в нем каждый день в город приезжает – на рынок мукой торговать.

– И?

Я вскочил в седло, как и он, пришпорил коня.

– Пойдут слухи.

– Закрой им рты! – рыкнул я, пригибаясь к гриве и заставляя скакуна мчаться быстрее.

– Шило в мешке не утаишь!

– Утаишь, если обломать само жало.

– Отрезать им языки?

– Вот именно!

Гортран поравнялся со мной.

– Скольким мы их отрежем? Сотням? Тысячам? А что если она виновата? Вы ни разу об этом не думали?

– В чем? Хочешь, чтоб я поверил в ведьм?

– Ведьмы, может, и придуманы людьми, а вот смерти и исчезновения детей настоящие.

– Элизабет не убийца!

– Вы в этом уверены? Дочь Антуана Блэра, нанизывающего младенцев на копья на глазах у их обезумевших матерей, не способна на то же самое?

Усмехнулся, завидев впереди шпили родного замка. Она могла быть кем угодно, но не убийцей.

– Уверен. Мы поступали так же, когда взяли Блэр. Война – это смерть и жестокость.

– Кто знает? Может, для дочери Антуана она еще не закончилась!

8. ГЛАВА 8

Он знал его еще ребенком. Гортрану было пятнадцать, когда у герцога Ламберта родился второй сын, спустя годы и смерть троих малышей еще до рождения, герцогиня опять понесла и наконец-то разродилась живым и здоровым младенцем. Звонили колокола, гремели пушки, люди рассыпали по всему городу лепестки роз. Беднякам раздавали зерно и муку в честь рождения еще одного наследника. А барон Уэлч и Джошуа Ламберт трахали шлюшек в «Зеленом Драконе» леди Сьюзен. Мечтали вместе бежать на войну и найти золото Красной Орды в песках за Пятью Континентами.

Джошуа обещал Гортрану сделать его своим оруженосцем, и тот рассчитывал, что именно так и будет. Он пойдет на войну вместе с Ламбертом старшим, а никак не станет прислуживать новорожденному младенцу, но его мнение никто не спрашивал. Отец приказал оставаться в Адоре, в очередной раз напомнил Гортрану о его происхождении и о том, что ему на самом деле ничего не светит, как незаконнорождённому сыну. И если прогневит своего родителя, то будет сослан в монастырь и примет постриг, а должность оруженосца принесет славу Уэлчам, принесет им богатства, а самому Гортрану – титул и даже земли.