Я встал на колени, терпя впившееся в колени сено. Обнял расстроенную девочку, чуть погладил ушки. С кроличьей частью я был осторожен, как сапер с бомбой. Похоже, дело тут обстояло как с клитором: поторопишься, переборщишь с касаниями, надавишь сильнее – и только раздражишь горячее юное тело. Потом будет вспоминать, как этого Гробша: «у него грубые, наждачные, чумазые руки. Он весь-целиком черный как сажа!» Толстоватый парень явно по-крупному накосячил в постели. А назвав себя девицей, Дрося преувеличила. Девственницы не гладят фаллосы незнакомых спящих в сене мужиков. Если они не гурии из исламского рая, конечно.

Касаясь щекой моего соска, Дрося взглянула на меня снизу-вверх.

– Так ты не ответил! Кто ты? – спросила она, борясь с возбуждением. – И почему один и голый?

Я улыбнулся Дросе и ее суетливым мыслям.

Все люди, пусть даже у них растут кроличьи уши, как стеклышки – просты и прозрачны.

Вовсе не от тревоги Дрося стопорила процесс. Какая уж тут тревога, когда не больше четверти часа назад она баюкала в ладошке мой член. Только любопытство и нежелание показать свою доступность. Все-таки те же четверть часа назад Дрося заявляла, что девица. Теперь приходится ломаться.

Я прочистил горло и произнес возвышенно, будто сектант-евангелист:

– Будь спокойна, дева. Ты в надежных руках, Дрося-Кося, – сказал я, вынимая ее титанические груди из тесной обертки сарафана. – Я – Мин, бог любви и желания. Бог страсти и жара в чреслах. Оружие мое – да, на него сейчас ты смотришь и облизываешься – не забирает, а дарует жизнь. Сегодня день моего рождения в вашем мире, поэтому лицезришь ты меня нагим. И честь тебе досталась немалая – стать первым моим последователем. Соверши со мной обряд зачатия и обрети благословение.

– Но я не могу, – хихикнула полуголая Дрося. Ее белые полушария с бурыми торчащими от возбуждения сосками колыхались, как густые облака. – Мне батюшка запрещает до свадьбы.

Моя улыбка стала шире. Поглаживая одной рукой мягкий шар, другой я продолжил расстёгивать пуговицы сарафана на твердом животе.

– Так в чем дело? На свете столько видов брака. Давай выберем самый удобный. К примеру, девадаси.

– Что есмь?

– В одном из народов моего прошлого мира девадаси – девочки, с рождения посвященные богу. Как будто замужем за ним.

– Ой, не надо за бога! Вдруг убиет, если не понравлюсь, – замахала руками Дрося. – За бога я боюсь!

– Так я то и есть бог. За меня же не боишься?

– За тебя не боюсь, – задумчивая морщинка рассекла загорелый лобик девушки. – Ты – вот какой щупленький и слабенький, ладошкой как комара прибить раз плюнуть. А за бога боюсь.

Я пожал плечами. Как раз дала о себе знать оставшаяся у меня сила, о которой говорила синигами. Выражался этот талант в способности видеть у людей ауры влечения. Сейчас вокруг ушек Дроси пульсировала алая корона – двенадцать клиновидных зубцов на обруче. Указывающий в мою сторону зубец горел ярче прочих, словно вкрапленный рубин. Сомнений нет: Дрося хочет меня. Ей по нутру именно щуплые и слабые, они понятны в отличие от странных богов с их неясным всемогуществом.

– Ну, тогда остается никах-мут’а, – сказал я, отбрасывая сарафан в сторону.– Брак для удовольствия, шииты придумали. Продлится он ровно столько, сколько мы захотим, – я взглянул на поднимающееся солнце. – Думаю, к вечеру разведемся.

Внимательно слушая меня, Дрося стягивала подъюбник с ягодиц.

– А коли так, – просто сказала она, – то постелю холстину.

Подьюбник белым лебедем спорхнул на сено

Пока она распрямляла на сене холстину, вытащенную из корзины, белый выпуклый зад призывно покачивался передо мной. Вдруг я подумал: какого пустынного демона жду? Схватил ягодицы и воткнул член в Дросю. И не прогадал: влагалище уже хлюпало, как сырая губка. Вся промежность блестела от смазки, она стекала даже на бедра. Бедная девочка, стоило же мучиться?