Чайковский был удивлен тем, что его работу более тепло встречали в Соединенных Штатах, нежели в собственной стране. В 1891 году Чайковский, который к тому времени стал всемирно известным музыкантом и уже давно не занимался преподавательской деятельностью, охотно принял приглашение участвовать в открытии недавно построенного Carnegie Hall. «Оказывается, что я в Америке вдесятеро известнее, чем в Европе», – писал Чайковский из Нью-Йорка своему племяннику Владимиру Давыдову 30 апреля 1891 года[5]: «Сначала, когда мне это говорили, я думал, что это преувеличенная любезность, но теперь вижу, что это правда. Есть мои вещи, которых в Москве еще не знают, а здесь их по нескольку раз в сезон исполняют и пишут целые статьи и комментарии к ним (например, “Гамлет”). Я здесь персона гораздо более важная, чем в России. Не правда ли, как это курьезно!!!»

Гость был впечатлен громадностью города, гостеприимством хозяев и комфортом его гостиничного номера с газовым и электрическим освещением, в котором имелись уборная с ванной и раковиной, а также аппарат для разговора с офисом гостиницы. Тем не менее его мысли постоянно обращались к дому, и композитор решил, что в свои пятьдесят лет он уже слишком стар, чтобы воспринимать путешествие иначе как мягкую форму наказания. Доброжелатели и охотники за автографами осаждали его везде, где он появлялся, а когда в новом зале он дирижировал своими произведениями, в том числе ныне культовым Концертом для фортепиано с оркестром № 1, яркие огни на 57-й улице освещали растянувшуюся на четверть мили вереницу экипажей, в которых прибыли нетерпеливые поклонники симфонической музыки[6]. Вскоре Чайковский покинул Нью-Йорк, чтобы никогда более сюда не возвращаться: через два года композитора не стало…

А Первый фортепианный концерт продолжал свою жизнь. Вскоре он стал визитной карточкой многих виртуозов, посещавших США; спустя десятилетия Первым концертом были отмечены сенсационные американские дебюты Сергея Рахманинова и Владимира Горовица. Но только молодой пианист из Техаса сделал этот концерт самым известным в мире произведением классической музыки. Думаю, впрочем, что Чайковский был бы менее удивлен эти обстоятельством, нежели большинство из нас.

В 1941 году 27-летний советский разведчик Александр Феклисов вышел из своего офиса на Манхэттене и быстрым шагом направился в центр города[7]. Среди постоянных обязанностей Феклисова числилось кураторство над Юлиусом Розенбергом, который позже был казнен вместе со своей женой Этель за ядерный шпионаж, но сейчас всякая обычная разведывательная деятельность была приостановлена. Летом этого года Адольф Гитлер начал самое массовое и, возможно, самое жестокое вторжение в Советский Союз за всю историю страны, и разведчик получил новое непростое задание – надавить на ведущих русских эмигрантов в Нью-Йорке, чтобы они внесли свой вклад в защиту Родины, которую покинули.

Феклисов подошел к зданию русской бани, стоявшему на углу 2-й улицы и 2-й авеню. Открыв двери, он услышал ровные приятные звуки хорошего хорового пения. В большом предбаннике на диванах сидело множество мужчин среднего возраста, подпоясанных кушаками. Они мастерски, мелодично и в унисон, пели русские и украинские песни. Очень высокий старик, сидевший к Феклисову спиной, тихо подыгрывал им на гитаре.

Сняв пальто, Феклисов подошел к стойке за пивом и спросил бармена, что происходит. «А разве вы их не знаете? – удивился тот. – Это всемирно известный Хор донских казаков и его руководитель Сергей Жаров». Он указал на коренастого Жарова, который сидел рядом с высоким гитаристом. Взгляд разведчика переместился на бледное вытянутое лицо гитариста, и он узнал в нем Сергея Рахманинова.