— Мне больно, что я оставила тебя, Хильда, — тихо произнесла она не оборачиваясь. Глядела на цветущий сад, возродившейся при её правлении.

— У тебя остались они, — ответила я, видя в глубине её покоев своих братьев и того, кого Леди-мать слушалась беспрекословно. Любовь к кому пронесла через все страдания и измены.

Я завидовала такой любви. И хотела познать трепет сердца, когда его касается взгляд выбранного тобой мужчины. Наверное, поэтому и сбежала.

За надеждой на призрачное счастье.

— Ты не знаешь, как это больно. Любить, рожать, терять, — королева так и не обернулась. Стояла, склонив голову почти до самых перил балкона, и беззвучно плакала.

— Моя королева, — зашептала я и кинулась ей навстречу. Хотела бухнуться в ноги и обнять её колени, чтобы вымолить прощение.

Но она меня больше не слышала. Я наткнулась на невидимую стену, стучала в неё, но меня не слышали.

— Мама!

— Хильда, прощай и прости меня! — шептали её губы, но я не слышала слов. Угадывала их по сдавленным рыданиям и вздрагивающим плечам.

— Мама! — захрипела я, собрав все силы, и ударила кулаком по стене, разделяющей нас. По стеклу поползла паутина трещин, но оно никак не поддавалось. Тогда я заколотила снова.

— Помочь? — спросил насмешливый мужской голос за спиной.

Я обернулась и открыла глаз, вынырнув в темноту затхлого подвала. Поняла, что больше не была одна во тьме заточения.

— Пей, а то утопишь тут всё в слезах, — добавил скальд, которого я не видела, лишь угадывала, что он где-то совсем близко. Амулет на моей груди перестал светиться.

На секунду наши руки соприкоснулись, и в мои ладони вложили тёплую кружку, полную медового напитка.

— Спасибо, — пробормотала я и принялась жадно осушать её. Никогда ещё мёд не казался таким вкусным! — Зачем вы здесь, скальд?

Хотела встать на ноги, но слабость была такой сильной, что пришлось остаться там, где сидела.

Мужчина из темноты не отвечал. Раздумывал, сказать ли мне правду или солгать. Я слышала, как он решал, выдержу ли я её.

«Если он не солжёт, то амулет засветится белым», — внезапно подумала я.

И Хемминг начал говорить. Брошь на моей груди, которую я оглаживала в темноте, молчала. Но белый свет всё-таки зажёгся.

Светился его амулет. Белый камень, подвешенный за шнурок на шее, смотрел на меня ярким аметистовым глазом.