И, только оказавшись внутри белого, пахнущего лекарствами кабинета, я осознаю, что он пуст. Медсестры здесь нет.

– Сядь на кушетку, – командует Гофман, шагая к высокому застекленному шкафчику и беззастенчиво распахивая его дверцы.

– Но… Где же медсестра? – растерянно интересуюсь я.

– Откуда мне знать? – резковато отвечает он, продолжая копошиться в шкафу.

А затем поворачивает голову, проходится по мне оценивающим взглядом и повторяет приказ:

– Сядь, я сказал.

Его тон настолько безапелляционный и не терпящий возражений, что я сдаю еще одну свою позицию: отступаю назад и опускаюсь на кушетку, все еще прижимая руки к окровавленному лицу.

Родион продолжает хозяйничать в медпункте. Решительно и без сомнений, будто имеет на это полное право. Достает из шкафа пачку бинтовых салфеток и без зазрения совести вскрывает ее.

– Что ты делаешь? – недоумеваю я, потрясенно наблюдая за его движениями.

– Оказываю тебе первую помощь, – говорит он, не поднимая взгляда. – Или ты предпочтешь и дальше истекать кровь?

– Ну… Я…

– Прижми к носу, – он протягивает мне стопку салфеток. – Плотно.

Чуть помедлив, повинуюсь.

Родион лезет в небольшой морозильник, стоящий в углу, и достает оттуда маленький мешочек льда.

– А это наложи на переносицу. Поможет сузить сосуды.

Я забираю из его рук обжигающе холодный пакетик и прикладываю его к горячей коже. Облегчение от контакта с холодным наступает практически мгновенно. Боль немного стихает, а напряженные мышцы тела невольно расслабляются.

– Голова кружится? – интересуется Гофман, сложив руки на груди и придирчиво меня оглядывая.

– Нет…

– Болит?

– Немного.

– Тошнота? Нарушение зрения? Звон в ушах? – продолжает допрос.

– Ничего из этого.

Пару раз моргаю, проверяя, на месте ли линзы, но с ними, кажется, все в порядке. Основной удар пришелся на нижнюю половину лица.

– Хорошо. Значит, с высокой долей вероятности, можно исключить сотрясение, – резюмирует он.

В комнате повисает тишина, нарушаемая лишь моим шумным ротовым дыханием. Гофман по-прежнему стоит напротив и буравит меня взглядом, от которого предательски учащается сердцебиение и алеют щеки.

И чего он так смотрит? Зачем вообще согласился мне помогать? Его вина лишь косвенна. Это был несчастный случай. Рядовая ситуация на спортплощадке.

Однако, вопреки моим ожиданиям, Гофман не бросил меня на произвол судьбы и даже вроде бы не упивается моими страданиями. Действует правильно, решительно и… по совести.

Будто клятву Гиппократа давал…

Вот только я знаю, что это не так. Никакими клятвами он не связан, а его благородное поведение – лишь акт доброй воли. Или я все же ошибаюсь и это какой-то хитроумный план, направленный на то, чтобы усыпить мою бдительность?..

Сомнения накрывают удушливой волной. Осторожно приподнимаю голову, выхватывая взглядом скульптурное лицо одноклассника, который в эту самую минуту отстраненно смотрит в окно.

Все же он потрясающе красив. Неудивительно, что девчонки с ума по нему сходят. Высокий лоб, темные художественные брови, резкая линия скул, идеально прямо нос и волевой подбородок. Гофман выглядит так, будто природа особенно усердно трудилась над его лицом, не скупясь на акценты и уделяя внимание деталям.

В прежней школе тоже было несколько видных мальчишек, но их внешность была более смазливой, а привлекательность – более примитивной. В Родионе же чувствуется стать, порода… Необъяснимое, но явно ощущаемое превосходство над среднестатистической серой массой.

Дело то ли в развороте плеч, то ли в осанке, то ли в изгибе губ… Сложно понять, что именно создает такое впечатление, но не заметить исключительность Гофмана просто невозможно.