– И не страшно было родителям позволять это делать своему сокровищу? – спросил он, двигаясь ещё ближе и касаясь рукой моей косы. – Наверняка ты падала, и не раз.

– Бывало, – отозвалась я, не чувствуя прежней неловкости. – Но, Элиот, не думай, что я не ведаю, что ты затеял! – и снова улыбнулась. – Я тебя насквозь вижу!

Он рассмеялся низко и чуть хрипло.

– Зато ты расслабилась.

– А завтра стану прежней, и ты пожалеешь о том, что напоил меня.

– Вряд ли, принцесса. Да ты и выпила-то всего ничего!

Пальцы его скользнули к моему затылку, сжались нетерпеливо, и Элиот склонился, обдав тёплым дыханием моё лицо.

– У тебя глаза цвета океана. Когда в них нет ненависти – они такие нежные.

– Это вино, – отозвалась я. – На самом деле, я не знаю, что чувствую по отношению к тебе. Не надо было мне пить…

Его губы накрыли мои, тронули ласково, даже немного щекотно, и я, отстранившись, поглядела на Элиота изумлённо.

– Что? – усмехнулся он.

– Это так странно. Так… приятно. Вроде бы.

– Вроде бы? – весело поднял бровь он.

Второй поцелуй был уже более настойчивым, и я успела почувствовать влагу его губ, но всё же напряглась, когда Элиот захотел большего.

– Нет, не так, – тихо сказал он, слегка поворачивая мою голову. – Не закрывай рот. Я хочу ощутить тебя глубже.

– Я… не могу так.

– Не бойся. – Его ладони обожгли мои щёки, которые и так уже пылали. – Я не хочу обидеть тебя и не стану причинять боль. Это всего лишь поцелуй.

Я закрыла глаза. Наверное, он был прав… К тому же, Элиот впервые не спешил, не был жёсток или груб. Вот склонился снова, мягко смял мою нижнюю губу, а, когда я повторила его движение, вытащил из кресла и усадил к себе на колени. Обхватил, словно спрятал от мира, и мне оставалось только уступить его натиску.

Я была пьяна, потому и не вырывалась? Или верила ему? Следующий поцелуй заставил мысли опустеть, потому что был уже не столь невинным. Он начал также нежно, едва касаясь, околдовывая этой трепетностью, как вдруг я почувствовала влажное прикосновение его языка… и смутилась ужасно, вскинула руки, ища опору, чтобы мёртвой хваткой вцепиться в распахнутый ворот его рубашки.

Поцелуй стал глубоким, властным, ошеломляющим. Каждое новое движение его языка будто что-то изменяло внутри меня, подавляло желание сопротивляться, даже просто шевелиться. Я лежала у него в объятьях, запрокинув голову, раскрыв горло навстречу горячему дыханию, и ничего не понимая – лишь чувствуя, как гулкие спазмы разливаются волна за волной по животу.

Когда мне перестало хватать дыхания, Элиот прервался, позволяя несколько раз схватить губами живительной прохлады.

– Я знал, что ты вкусная, Агата. И губы такие мягкие, податливые…

Он снова склонился, и я, несмотря на сладостную слабость, взмолилась:

– Не надо… пожалуйста! Я наделаю глупостей…

– Я твой муж. Какие могут быть глупости рядом со мной, цветочек?

– Я не готова к большему, Элиот. – Мне всё же удалось сделать так, чтобы голос звучал строже.

– А я большего и не требую. По крайней мере, пока. Понял уже, как с тобой надо, принцесса.

Я не успела уточнить, он не успел поцеловать снова: раздался громкий стук в дверь, и мужской голос с улицы рявкнул:

– Ворон, зараза, мать твою, будь ты проклят навек всеми богами! Выходи, разговор есть!

10. Глава 10

С Элиота мигом сдуло всю нежность, глаза сделались звериными. Он ссадил меня на кресло и приложил палец к губам, приказывая молчать. Я развела руками, и мужчина тоже жестом показал: сиди здесь и не двигайся! Что мне оставалось?

Хуже всего было то, что он взял меч и не надел броню. Собирался драться в рубашке? Всего несколько часов назад мне самой хотелось его ударить, но теперь (возможно, из-за вина), я испугалась, что Элиот получит травмы.