– Не знаю, – Белян развел дрожащими руками, – не знаю, господин. Я могу видеть очень мало. Очень. Больше может рассказать только тот, кто там был, а я… вижу урывками. Защита вокруг этого места сильна. Она не дает дотянуться.

– Уведи его в мертвецкую и упокой, – равнодушно сказал глава кому-то, кого пленник до этой поры не заметил – сидящей в дальнем углу женщине в сером одеянии.

Незнакомка легко поднялась на ноги.

– Топай, – она толкнула ходящего в плечо. – Живее, ну.

Белян вцепился в запястье той, которой предстояло исполнить страшный приговор:

– Госпожа, не надо! Не надо! Умоляю! – он бухнулся в ноги женщине, даже не заметив того, что расшиб колени о каменный пол. – Не надо! Простите! Я, не лгу, я, правда, не могу! Не надо!

Бьерга застыла, потому что визжащий в отчаянье кровосос обхватил её колени и уткнулся в них носом. Колдунья перевела растерянный взгляд на Клесха. Лицо того по-прежнему было каменным.

– Не ори, – обережница дёрнула паренька за волосы. – Вставай!

– Нет, нет, нет!!! – он так крепко обхватил её ноги, что женщина покачнулась.

– А ну хватит! – Клесх грохнул ладонью по столу и лежащие на нём берестяные грамотки подпрыгнули.

Белян скорчился на полу, подвывая:

– Я всё сделаю, всё…

– Ты бесполезен.

– Нет! Я… я могу позвать того, кто всё знает! Я могу позвать!

Глава поднялся на ноги и шагнул к пленнику:

– Ишь ты…

– Я… я позову своего вожака. Он знает… Только не убивайте!!!

Колдунья передёрнулось от жалости и отвращения. Белян решил, она его сейчас ударит, но вместо этого женщина больно схватила полонянина за ухо. Несчастный заскулил. По лицу покатились слёзы.

– Вот же, теля глупое, – покачала головой обережница, – и как тебя угораздило таким стать, а?

Он плакал, размазывая слёзы по щекам.

– Зови.

– Нынче? – голос пленника был сиплым.

– Нынче.

Он снова зажмурился и стоял так на коленях едва не четверть оборота. Из-под ресниц катились слёзы. Быстрее, быстрее, быстрее…

– Не слышит. Он меня не слышит, – в глазах Беляна уже не было страха, только глухое смирение. – Я не могу… оградительная черта на совесть сделана. Не получается.

Клесх и Бьерга переглянулись.

– В мертвецкую, – только и сказал глава.

Плечи приговорённого окаменели.

– Я не виноват, – шептал юноша. – Не виноват.

Как они не понимают? Что он сделает, если защита Переходов так сильна? Столько Осенённых в одном месте! Взять хоть Цитадель, тут тоже сила потоками льётся на протяжении веков. Так ведь и в Переходах Дар тратят не менее щедро.

Белян стоял, опустив голову, а Клесх наблюдал за пленником – спина сгорблена, в лице ни кровинки, губы перекошены от едва сдерживаемого рыдания, слёзы падают и падают. Не врёт.

Убить его?

Не так уж много у них ходящих в казематах, чтобы раскидываться. А этот к тому же Осенённый, мало того, Дар видит, да и согласен на всё, до того боится боли и смерти. Жизни его лишать глупо. Знай себе, пугай. Но дашь слабину, поймёт, что угрозы главы пустые, что грош им цена, тогда уж не жди пользы.

– Хватит рыдать, – оборвал тихие всхлипывания Клесх. – Какой от тебя толк?

Пленник вскинулся и в отчаянье выкрикнул:

– Я знаю ещё одного Осенённого! Он рассказывал нашему вожаку про Переходы. Я… я попытаюсь… может услышу его… Он вряд ли мне отзовется, нас не связывает кровь, он меня не кормил, но он кормил того, кто… кто сделал меня таким. Я попытаюсь.

Глава усмехнулся:

– Пытайся.

Белян снова закрыл глаза.

Женщина в сером одеянии села на лавку и неторопливо раскурила трубку. Юноша почувствовал запах дыма, вдруг ощутил, как болят разбитые колени, понял, что сильно устал и глубоко презирает самого себя, подумал о том, что если и сейчас ничего не получится, то эта самая женщина, годящаяся ему в матери, отведёт его в подземелья, туда, где холодно и пахнет прелью, а там…