екуда, да и опасно…

Клесх смотрел на падчерицу, гадая, как отцы управляются с дочерьми? Что с ними делать? Как уму-разуму наставлять, да и можно ли? Ты ей про здравый смысл, про то, что не всякому верить можно, а она глазищами хлоп-хлоп и слёзы сыплются…

И ещё, поверх всех этих тяжких дум, не давала покоя другая мысль, которая была много важнее мыслей о Клёне. Что делать с Беляном и Лютом? Что с ними, Встрешник побери, делать?

* * *

Белян сидел на топчане и мастерил из прелой соломы крошечных человечков. Такими он, как все деревенские ребятишки, играл в детстве. Глупость конечно, но больше ему тут нечем было заняться. Человечков набралось уже больше дюжины, он рассадил их вдоль стены.

Дважды в день юноше приносили еду. Утром миску каши, ломоть хлеба и ковшичек молока. Вечером – похлебку и сухарь. Да ещё кувшин воды – пей, сколько влезет. Но ни пить, ни есть не хотелось. Пленник, то ходил из угла в угол, то возился на топчане, то вздыхал, то мастерил из соломы человечков, то снова ходил…

Волк, томившийся в соседней темнице, иногда выл. Он любил это делать, когда тишина становилась звенящей. Тогда охотник, несущий стражу у входа в казематы, злобно рявкал на узника, а тот насмешливо отвечал:

– Не ори. Я проверяю. Вдруг спишь.

Белян же, в отличие от оборотня, старался вести себя тихо, быть учтивым и услужливым, чтобы к нему не относились, как к бешеному зверю. Увы, эти усилия его стражей не смягчили, напротив! Смирного угодливого пленника недолюбливали. Видать, решили, лицедействует, а сам держит зло за душой. Но он не держал. Просто хотел жить и боялся пыток.

На топчане в длинном рядке человечков появился ещё один, когда засов на двери темницы заскрежетал в пазах. Узник тут же вскочил на ноги. Время вечерней трапезы ещё не настало, значит…

– Выходи, – приказал стоящий в дверях статный парень.

Ходящий засуетился: пригладил волосы, одёрнул рубаху и шмыгнул к выходу.

– Эй, – охотник постучал кулаком по двери соседнего каземата и посветил сквозь решётку внутрь.

Из каморки злобно рыкнул оборотень, которого яркое пламя больно резануло по глазам.

– Не ори, – язвительно сказал ему человек. – Я проверяю. Вдруг спишь.

Белян прикусил щеку, чтобы не прыснуть со смеху. А волколак лязгнул зубами и… расхохотался:

– Не сплю. Если девку какую-нибудь мне приведёшь испортить, вовсе скучать забуду.

– Благодарен будь, что не оторвали ещё то, чем девок портят, – ответил страж и подтолкнул Беляна к выходу: – Иди, иди, чего встал?

Тот поспешно прибавил шагу.

Его вели туда же, куда и прошлый раз – в покои охотника, которого здесь называли главой. Юный пленник не помнил, чтобы кто-то прежде вселял в него столь дикий ужас. Глаза у мужчины были, как гвозди, смотрит на тебя и будто взглядом к стене приколачивает. Вот и нынче. Уставился, словно броситься хочет. У ходящего даже колени ослабли. Захотелось плюхнуться на лавку и сжаться там в комок. Нельзя. Не разрешали. И он стоял, жалко сутулясь.

– Я хочу знать, где сейчас твоя стая и что там происходит.

Человек глядел пристально и зло. Не собирался жалеть. Не хотел сочувствовать.

– Я… – юноша закашлялся. – Я попробую.

Он зажмурился.

Клесх наблюдал. Лицо кровососа напряглось, по нему прошла едва заметная дрожь. Несколько мгновений пленник молчал, а потом открыл глаза и сказал:

– Они в Лебяжьих переходах.

– И что там?

Ходящий перемялся с ноги на ногу и виновато сказал:

– Не знаю. Просто они там. И всё.

Ему показалось, будто глаза того, кого называли главой, потемнели.

– Сколько их? – последовал новый вопрос.